Кроме членов сатанинских сект, открыто провозглашающих приверженность злу, остальные люди, как известно, служат добру. Добру! Что они ни делают: изобретают оружие или совершают революции, открывают новые химические элементы или осваивают космос, добывают уран или пересаживают живые органы, перегораживают реки или создают искусственный интеллект - всегда ради мира и прогресса, во имя торжества свободы и справедливости, на благо себе и будущим поколениям. Удивлять должно бы только одно: откуда и почему на Земле так много Зла. Но удивляются этому непропорционально мало.

Библия подсказывает, что благими намерениями вымощена дорога в ад, однако ее подсказка трактуется обычно морализаторски, без понимания, что зло имеет субстанциальную природу и в конечном счете обусловлено взаимодействием бытия и небытия, рождения и гибели. Философы, от которых можно было бы ожидать выявления злого семени благих начинаний, такой задачи почти не ставят. Не принято. Они в основном "познают", то есть дублируют науку, хотя теперь намного больше потребность распознавать, выявлять превращенные плоды этой науки. На первый план выходит проблема аксиологической, ценностной рефлексии над нашей (а может быть уже и "не нашей") деятельностью, ее реальными и предполагаемыми результатами.

Хотя люди никогда не были особо дальновидны, на что издревле сетовали мудрецы, близорукость современного человека, прежде всего ученых и изобретателей - поражает. Если сегодня открывается возможность получения какого-то видимого эффекта, они готовы разрабатывать и внедрять что угодно, не задумываясь о последствиях завтра. О компенсационной отдаче. О вопросе за счет чего - кого, а значит неизбежном зле, в лучшем случае пользе в одном и вреде в другом. Не задумываются о пропорциях такого соотношения. Но причина, что наши действия все чаще достигают целей по принципу "шел в комнату, попал в другую" или с точностью наоборот, все-таки не в прогрессирующей глупости Homo sapiens. По крайней мере, не только. Она в усложнении производственных и социальных отношений, образа жизни людей, в том, что создаваемая техникой искусственная реальность стало нелинейной, контринтуитивной и контррациональной, что из субъекта деятельности человек превращается в ее элемент (человеческий фактор). Тем осторожнее должны быть его действия, трезвее реакция на безудержно множащиеся проекты, изобретения, идеи и утопии. С ростом практических возможностей реализации чего угодно, ответственность при выборе целей должна быть на порядок выше, а предвидение опосредованных следствий намного важнее накопления непосредственного знания- информации. Умение понять и определить, что является действительно полезным для человека, а что таковым "прикидывается" и дальше обернется превышающим сиюминутную выгоду ущербом, иногда непоправимым, можно считать, пожалуй, основным смыслом философствования и критерием мудрости в наше время.

Всеобщая благонамеренность ведет к тому, что зло как бы не имеет носителей и тем более идеологов. Не ясно даже, с кем бороться, защищая добро. Его просто "защищают". Выступают за сохранение природы, жизни, беспокоятся о нарастании угроз человеку, его телу и духу. Основания для этого видят либо довольно абстрактные - загрязнение среды, технизация, сциентизм, либо сугубо конкретные, против которых и мобилизуется общество: против испытаний ядерного оружия, СПИДа, наркотиков, за то, чтобы выделялись заповедные территории, разрабатывались программы гуманитарной помощи, применялись новые спасительные лекарства и т.д. В 99% случаев это "битье по хвостам", не касающееся причин проблемы, а если и находят виновников, то всегда исполнителей. Между тем любые объективные процессы и субъективные решения имеют идейных вдохновителей, "певцов" и пропагандистов. Есть они у тех кто, кто уничтожает природу, подрывает корни жизни, дегуманизирует социальные отношения.

Делается это часто неосознанно, без понимания действительного значения выдвигаемых проектов. Творцы мировоззренческих теорий, как правило, фанатики и не способны видеть обратную сторону своей активности. А многие причудливо сочетают заботу о каком-либо явлении с взглядами, которые ведут к его отрицанию. Один и тот же автор может исповедовать экологические убеждения и одновременно хлопотать об экологическом производстве, заменяющем естественную среду искусственной, вплоть до создания БТМ - бесприродного технического мира; беспокоиться о сохранении биосферы и тут же восхвалять космизм, который не совместим с органической жизнью; или, указывая на признаки антропологической катастрофы, предлагают быстрее совершенствовать информационные технологии, которые, в сущности, ее провоцируют. Нельзя также сбрасывать со счета тех, кто видит и хорошо понимает опасность собственного творчества, но маскирует ее ссылками на объективную необходимость и обещаниями будущих благ.

Сложилась странная ситуация: повседневная жизнь человека раздирается противоречиями, пронизана психологической напряженностью и тревогой, в обществе идет ожесточенная борьба интересов, нарастают апокалипсические ожидания, а в области мировоззрения и универсальных идей царит равнодушный плюрализм. Нет желания знать, кто и что на самом деле выражает, у природы и жизни одни защитники. Существует как бы своеобразный сговор идеологов: выдумывай и дай выдумать другим. Остальное не важно. Это беспринципное мирное сосуществование противонаправленных подходов коварно и ведет к предательству человека. Оно не позволяет осмысленно противостоять враждебным тенденциям развития или хотя бы вовремя приспосабливаться к ним. Под пение сирен о прогрессе, о все новых и новых успехах технонауки или, напротив, отвергая их, но "вообще", в духе фобии, мы теряем представление о том, куда нас тащит и какие взгляды чему служат. Короче говоря, сейчас нужна открытая борьба различных мировоззренческих стратегий, когда вещи называются своими именами.

Если в дотехническую эпоху мечты людей об избавлении от труда, скатертях самобранках и живой воде свидетельствовали о свободном полете их духа, имели очевидно положительное значение и можно было только желать их скорейшего осуществления, то проблема XX века, по замечанию Н. Бердяева, в том, что мечты и утопии стали слишком осуществимы. По мере приближения к воплощению, в них обнаруживаются дотоле скрытые противоречия - "зло". Отсюда возникает жизненная потребность анализа, как в контексте новых технологий меняются содержание и сама роль мировоззрения, особенно утопий. Одно дело понятие ноосферы, когда его предлагал В.И. Вернадский: с неизбежностью оно было довольно туманным и представлялось разрешением всех земных трудностей; другое дело ноосфера, как она выступает сейчас: в виде техносферы, разрастающейся искусственной среды, которая подавляет естественную и эволюционирует с не меньшей жестокостью, чем природа. То, что издалека казалось спасением, вблизи становится опасностью. Повседневная реальность и проза жизни более милосердны, чем возвышенные грезы, стоит им опуститься на землю. Так проявляет себя в области духа "ирония истории", когда зло выступает в виде добра. Ф.М. Достоевский называл это "законом искажения великодушных идей".

Из всех желаний людей самым фундаментальным является бессмертие. Не умирать, жить вечно - это не просто утопия. Это "королева утопий". Помимо эмоционального заряда, она несет в себе почти все другие утопии. Хотя бессмертным человек как будто не был, идея бессмертия родилась вместе с ним, с его культурой и сознанием смертности. Кто не боялся смерти, тот не мечтает о бессмертии. И напротив, в самых древних мифах о будущем так или иначе присутствуют надежды на продолжение жизни. При всех прочих удовольствиях, главное достоинство рая - статус вечности. Без этого свойства райская жизнь теряет смысл, чем бы другим она ни привлекала, куда бы ее ни помешали - на Небо, на Землю, на иные планеты или звезды. В дохристианских мировоззрениях Востока люди также преодолевали смерть, хотя их желания "не дотягивали" до сохранения личности, прежде всего потому, что слабо выраженная внутри общинных отношений, она не представляла специфической ценности. Превращение человека, например, в свинью означало появление другого качества, возникновение существа нового типа. Тем не менее некая субъективная линия полученной от создателя частицы жизни не прерывалась и, в контексте циклизма, всегда можно было надеяться на возврат в прежнее положение.

На практике, однако, переходить в вечность люди не торопились. Зримая, эмпирическая смерть так или иначе вызывала страх. Отрицавшие возможность загробной жизни материалисты, атеисты, скептики, циники и прочие вольнодумцы строили аргументацию преимущественно на этой повседневной почве, утверждая, что упование на бесконечную жизнь мешает достойно провести отпущенное людям конечное время. Бессмертие - это сфера веры, религии, чуда, трансценденции. В своих знаменитых "опытах" М. Монтень писал: "Признаемся чистосердечно, что бессмертие обещают нам только Бог и религия: ни природа, ни наш разум не говорят нам об этом". Самый тяжелый, казалось смертельный удар по бессмертию нанесло возникновение науки Нового времени, в основном материалистической и эволюционистской, отвергавшей его исходя из своей сути. Если она его и признавала, то формально, относя к области неопознанного, насчет которого приходится допускать любую неопределенность. Позитивизм, как известно, признавал такого рода вопросы бессмысленными, характерными для той ступени развития человеческого духа, которую наука как раз преодолевает. Не совместима она и с религиозной верой в целом, бог естествоиспытателей был богом "из вежливости". Физика создавала Вселенные из пылевидных туманностей, биология в лице дарвинизма производила человека из обезьяны, физиология, неразрывно привязывая душу к телу, лишала ее субстанциальности, то есть превращала в психику. Даже фантастов той эпохи, воображавших невероятные достижения, бессмертие особо не интересовало. Вывод, что классическая наука, занимавшаяся открытием и описанием природы, и идеология бессмертия отрицали друг друга, представляется почти неопровержимым. История взаимоотношений смертного человека с бессмертием не знала более неприязненного, отдаленного и холодного периода.

Но так было до тех пор, пока наука не начала перерастать в технологию. С этого времени грезы о бессмертии культивирует разум. "Общее дело" Н. Федорова являло собой некий симбиоз подходов: идейное обоснование воскрешения из мертвых оставалось религиозным, саму же задачу решает не бог, а человек. Для поздних представителей русского космизма, в котором "бессмертие по научному" заявило о себе наиболее ярко, упования на Бога постепенно вообще сходят на нет. Мечты о вечной жизни приобретают технико-атеистическое измерение. При этом природа, как естественно-биологическая форма бытия, другими словами, как земная жизнь оценивается все более критически, вплоть до признания "нашим общим врагом". Прежде всего потому, что несет в себе смерть. Воскрешение из мертвых - это акт восстания разума и техники против природы и жизни под формальным прикрытием (при фактическом устранении) Бога. По мере становления техногенной цивилизации, возможность бессмертия перестает обуславливаться не только религий и чудом, но и природой, естествознанием. Она связывается с возникновением "второй природы", с создаваемой техническим путем искусственной реальностью.

Несмотря на то, что адептов достижения естественным человеком бесконечной длительности существования еще немало (здесь не помогают никакие напоминания, что с появлением эукариотов развитие любого биологического вида предполагает смену индивидов, механизмом которой является смерть, вследствие чего она вплетена в саму сущность жизни), это идейное русло иммортологии пересыхает, становится боковым. Оно не радикально. Все равно неясно, в каком облике и возрасте "застынет" подобное существо, как будут функционировать или меняться его органы, возникает множество других проблем, связанных с белковой формой бытия и неподдающихся научно-рациональной трактовке. Если сойти с почвы религии и чуда, то для действительного бессмертия собственно живое не перспективно. Это, скорее, заботы медицины и геронтологии.

Передовая, прогрессивная иммортология опирается на принципиальный отказ от "водно-углеродного шовинизма" в понимании жизни, на переход от субстратного к функциональному ее определению. К замене развития самоорганизацией, жизнедеятельности просто деятельностью, к отождествлению, а фактически подмене, жизни разумом. Летать можно, размахивая крыльями, как это делают птицы, но можно и, отталкиваясь от потока горячего газа, как это происходит с ракетой. Птица - представитель природы и жизни, ракета - космоса и техники. Расчет цели можно сделать "в голове", прилагая непосредственно телесные усилия, но это может сделать и компьютер. Материал и приемы вычисления разные, а результат будет одинаковым или лучше. Голова - это жизнь, обретшая свойства разума, компьютер - это разум, обретающий свойства жизни. По функциям.

Примечательно к человеку общее отрицание биологического бытия выражается в идее его неорганического (автотрофного) питания, из которой вытекает, что и сам он перестает быть существом органическим. Перестает существовать. Начинает "веществовать". Не случайно переход в автотрофное состояние всегда соотносится не с земной природой - этой колыбелью биоты, а с космосом, где, насколько известно, традиционная жизнь отсутствует. Космисты населяют космос, говоря, что там "везде жизнь", но понимают ее именно функционально, отождествляя с разумом. Да, она есть или распространится на все планеты, но это будет "особенное животное. В него не проникают ни газы, ни жидкости, ни другие вещества. Из него также они не могут и удалиться... Оно живет только солнечными лучами, не изменяется в массе, но продолжает мыслить и жить как смертное или бессмертное существо... Такое сформированное существо уже может обитать в пустыне, в эфире, даже без тяжести, лишь бы была лучистая энергия". /Циолковский К.Э. Растение будущего. Животное космоса. Самозарождение. Калуга, 1929. с. 22./

Если в начале ХХ века это "особенное животное" было некой гипотезой, то сейчас оно наличествует практически, (гипотеза оказалось гениальной). Системы искусственного интеллекта, роботы 5 - 6 поколений вполне отвечают или вот-вот будут отвечать описанным характеристикам. Они автотрофны и в этом качестве - бессмертны. И как другое условие бессмертия - бесполы. "Интеллект, - надеялся К.Э. Циолковский, - со временем найдет способность искусственного оплодотворения и из жизни людей исчезнут позорящие их половые акты". /Циолковский К.Э. Растение будущего. Животное космоса. Самозарождение. Калуга, 1929. с. 21./ Мечта, которая тоже довольно быстро воплощается в действительность: импотенция, пробирочные дети, клонирование, гомосексуализм и феминизм в совокупности довольно успешно подрывают естественный способ размножения людей. Меняется и вся культура, содержание эмоциональной и духовной сферы, ценности и моральные нормы. Так пролагает себе дорогу "новый человек". Но человек ли это?

Пока, видимо, да, поскольку тенденции и ликвидации биологической жизни еще не победили. Как техника не до конца вытеснила природу. Но логика и линия борьбы здесь единая: "второй природе", искусственной реальности как продукту и заменителю естественного соответствует "вторая жизнь", разум, искусственный интеллект как продукт и заменитель органического, его отрицание. Живому, смертному чувствующему человеку, разум которого служит жизни, противостоит абиотический, бессмертный, саморазвивающийся интеллект. Жизнь приобретает статус его предпосылки и вместо субстанции становится акциденцией. Соответственно, человек из субъекта развития превращается в компонент человеко-машинной цивилизации. Возникает феномен технологического, компьютерного человека, переходного к роботам существа или, как мы квалифицировали его ранее - постчеловека /см. Кутырев В.А. Естественное и искусственное: борьба миров. Нижний Новгород, 1994/.

Именно этот процесс абиотизации бытия продуцирует надежды на бессмертие по-научному, наиболее эффективно маскирующее процесс вытеснения живых людей техникой. Попутно "решается" и экологическая проблема: автотрофному, бессмертному, бесполому существу земная природа, биота с необходимым для него параметрами воды, воздуха, уровня солнечной радиации не нужна - ни внешняя, ни внутренняя.

Искусственный интеллект действительно космичен и может функционировать на любой основе. Благодаря замене разумной жизни абиотическим разумом снимается также вопрос об индивидуальности существования. Ведь главная причина осознания себя чем-то отдельным, личностью является факт возникновения и исчезновения, рождения и смерти. С его устранением исчезают временные границы, вычленение элементов внутри целого, чем и объясняется мода на трансперсональную, то есть безличную психологию и совокупный интеллект. Бывший субъект, становясь частицей мыслящего океана, уже только перевоплощается, двигаясь внутри виртуально-информационных сетей, примитивным прообразом чего можно считать, например, систему "Internet".

Мы не будем знать, когда нас не будет.

Останавливая время, бессмертие уничтожает и пространство. Это состояние, когда нет противоречий, ибо небытие слито с бытием. Внутренне не расчлененное, бытие не развивается, поскольку равное себе всегда совершенно. Не случайно, первоначальные представления о вечности локализуются в виде рая или ада, где царят чистое добро или чистое зло и, в отличие от бренной жизни, друг с другом не пересекаются. В стремлении к бессмертию выражается желание абсолютного господства разума над природой, ее эволюцией. Бессмертие - апофеоз ноосферы. Подобно тому как на заре технологической эры отождествление разума с благом было почти неизбежным, так и достигнутая с помощью науки вечная жизнь казалась тогда высшим счастьем, которого могут достигнуть люди. Когда русских космистов, К.Э. Циолковского, В.И. Вернадского, с опаской, но упрекают в антиэкологизме и антигуманизме, то хотя по сути их теорий это верно, учитывая исторический контекст (а вне истории никто не действует) это несправедливо. Вера в технику была практически всеобщей, мыслитель, придерживавшийся критических представлений об ее роли, выпадал из рациональной реальности и тем более не мог быть "передовым". Иной оценки заслуживают нынешние сторонники Homo immortalis в ситуации, когда противоречия технического прогресса вполне обнажились: она должна быть более дифференцированной и жесткой.

По отношению и живущим людям - к нам и сейчас - среди них можно выделить 3 типа: "прельщенные", "равнодушные", "агрессивные".

Первые совершенно искренне хотят облагодетельствовать человечество. Они не задумываются, что даже если их идеи воплотятся, это будет сущностно другое существо - без души, без наших надежд, страхов, радостей и смыслов, у него будет иное отношение к своему Я, да и что такое обесчувствленное Я? Но любые, самые бесспорные доводы не могут достичь сознания этих благородных спасителей человечества. Для них они, как и то, что люди умирают - "казуистика", а железным фактом являются их проекты вечной жизни /см., например: Вишев И.В. Проблемы иммортологии. ч I, ч II. Челябинск. 1993/. Поколебать эти взгляды никому не удастся, их можно только "капсулировать", вырабатывая соответствующее отношение: понимание причин, нередко заключенных в обстоятельствах социальной и личной жизни.

Другая часть имморталистов осознает, что личного бессмертия быть не может. Неявно подразумевается, что оно, собственно говоря, не будет и человеческим. /Как на типичный пример данного подхода можно указать на работу Б.М. Полосухина "Феномен вечного бытия. Некоторые итоги размышлений по поводу алгоритмической модели сознания". М., "Наука", 1993./ Поэтому вместо "жизни" они ведут речь о "бытии", вследствие чего различие между жизнью и разумом снимаются даже терминологически. Ведь разум, искусственный интеллект тоже бытийны. Не употребляются и понятия смерть-бессмертие. Обсуждается функционирование информации, в качестве ее носителя берут не мозг, а "машину Тьюринга" и т.п. Это аналоговое моделирование проблем сохранения и передачи некой субъективности, вернее, специфичности. О том, как оно соотносится с жизнью и повлияет на человека, предпочитают не высказываться. Вопрос о бессмертии продуцируется здесь прежде всего научно-исследовательским интересом и, как в свое время заметил Э. Райс, "пахнет высшей математикой" /см. Райс Э. Под глухими небесами. // Человек, 1994. № 6./ Мировоззренческий нейтралитет - суть техницизма вообще, хотя объективно эта деятельность вовсе не нейтральна, что довольно быстро обнаруживается у технократов, склонных к философии.

Они уже намерены "переступить через человека" и пропагандируют идеи его самоуничтожения. Философия бессмертия превращается в апологию смерти, но не сегодняшних индивидов, а человека как родового существа. Отрицание жизни перестает прикрываться заботой об ее продлении. Мировоззренческие похороны человека обычно сопровождаются музыкой на тему его "открытости", необходимости преодоления пределов видовой биологической программы, ставшей помехой развитию техники и главным тормозом прогресса. "Если углубляющиеся вмешательство в естественные процессы способно вызволить цивилизацию из-под гнета биологических законов, уже в обозримом будущем ограничивающих ее существование, то жертва качественной определенностью ее нынешнего носителя - чрезвычайно высокая, но не запредельная плата за фактическое бессмертие". /Назаретян А.П. Беспределен ли человек? // Общественные науки и современность. 1992, №5. с. 182./

Здесь все довольно ясно, кроме, пожалуй, одного: чьего бессмертия они жаждут, желая умертвить "нынешнего носителя цивилизации", то есть человека? В пользу кого отвергается жизнь? Учитывая, что подобные идеи сопровождаются ими развенчиванием экологии и гуманизма, при одновременном воспевании компьютерно-информационной техники, становится понятно, что мы имеем дело с первыми идеологами чисто машинной постчеловеческой цивилизации. "Роботы среди нас". В мировоззренческом плане в конце XX века случилось событие, начались процессы, может быть не менее значимые и драматичные, чем взрыв Чернобыльской АЭС: "пятая колонна" машинообразных, до сих пор маскировавшаяся под человека, вышла на улицу и открыто подняла свои знамена. Хотя внешне это все еще люди, часто вполне симпатичные, их сознание похищено другим миром, а телесность, как у компьютерных наркоманов, лишь подставка, "держатель" информации. Вызов брошен. Противоречие между природой и техникой, естественной и искусственной реальностью персонифицируется, перерастая в борьбу естественного и искусственного разума. Духа и интеллекта. Человека "традиционного" живого - и "нового", техногенного. Все мы находимся в поле притяжения их разнонаправленных сил.

Воспроизводя эту мудрость древних, я не собираюсь проповедовать некрофилию. Не буду присоединяться и к растущему числу "смертознатцев", танатологов и смертософов. Также не намерен призывать к вступлению в существующие почти в каждом большом городе клубы идейных сторонников самоубийства. /Известное мне подобное объединение, именующее себя "Акт", стремится "к осуществлению Главного Творческого Акта своей жизни и жизни человечества - уничтожению человеческой цивилизации. Главный принцип, выбранный активистом - беспринципность. Цель оправдывает любые средства, ибо мир беспринципен в своей самозащите". (Из программной листовки клуба)./

Всплеск интереса к смерти как ценности самой по себе, к "мертвой смерти" и движение к техническому бессмертию противоположны лишь по видимости. В обоих случаях в них отражается кризис биотической оболочки нашей планеты, подавляемой ноотехносферой, которую в таком качестве можно считать сферой смерти (некросферой). В технократическом сознании космос и техника представляются даже более живыми. "Техника может рождаться, развиваться, стареть, а может быть грудой железа; то есть она бывает "живая" и "мертвая" и разграничить ее состояния однозначно вряд ли удастся ... Где-то в солнечной системе летит заблудившийся автоматический спутник, у него пропала связь, но все системы жизнеобеспечения исправно работают: на свету он раскрывает фотоэлементы, в тени он прячет их от метеоритов, включает и выключает двигатели, чтобы скорректировать уже никуда не ведущую траекторию и т.д. А на Земле каждое утро в одно и то же время встает человек, идет по одной траектории, если яркое солнце, он надевает темные очки, если идет дождь - раскрывает зонтик, за день человек выполнит еще много однотипных функций и так из года в год. И неизвестно у кого из них надольше хватит ресурсов и, самое главное, - кто из них живой, а кто мертвый". /Щуров В.А. Новый технократизм. Феномен техники в контексте духовного производства Нижний Новгород, 1995. с. 21./

Действительно, многие, встав с кровати и целый день бегая как озабоченные автоматы, сами перестают понимать, живые они или мертвые. Абиотический синдром проявляется в дефиците жизни, угнетении инстинктов и желания жить, в распространении вместо реального эротического общения фантазийного онанизма, обесценивании родительских функций и т.д. В духовном плане он выражается в потере смысла жизни ... и в рассмотренных выше сознательных или бессознательных, откровенных, лицемерных, равнодушных или агрессивных теориях вечного бытия. Чем безжизненнее, техничнее жизнь, тем больше всевозможных проектов преодоления смерти.

Для тех, кто не подвержен утопическому прельщению и не спешит превратиться в роботообразное, хочет остаться человеком, отношение к естественной смерти может только одно: позитивно-трагическое. Каждый должен бороться за то, чтобы ее отсрочить, однако в пределах и способами жизни. Дальше надо признавать право следующих поколений занять место тех, кто был. Признать необходимость обновления мира. Это экологично, гуманно и нравственно. Мужественно и честно. Справедливо. "Живая смерть" - закон природы, выражение диалектики развития. Здравомыслящему человеку это представляется очевидным.

Но как быть с искусственной реальностью?

Она существует как бы за пределами смерти. Берег бессмертия. Однако нам, живым людям, по отношению к ней надо поступать со своих позиций, быть последовательными. Естественное вытесняется искусственным, техника имитирует жизнь? Так надо имитировать как можно глубже, до конца. Полный кругооборот природы предполагает гибель, переход в инобытие всех ее форм, их преобразование в качественно иное состояние. Соответственно, искусственное воспроизведение цикла жизни должно включать воспроизведение ее смерти. Разрушение, уничтожение вплетены в жизнь как самый фундаментальный фазис ее обновления. Значит, нужна искусственная смерть. Надо развертывать деятельность по ликвидации результатов деятельности. Если центральную для экологии идею безотходного производства понять в ее полноте и законченности, то она предполагает ликвидацию всего произведенного и его превращение в сырье для другого производства. Замкнутый технологический цикл должен распространяться на сферу искусственного в целом, постепенно перерастая в кругооборот. А бороться за это надо под лозунгом: смерть искусственному. Подобно естественному, оно тоже должно преобразовываться в инобытие, уничтожаться - умирать. Тогда вторичное сырье превратится в первичное, а природа будет служить для подпитки этого "естественного" кругооборота искусственного.

Стихийно такого рода факты порождаются самой практикой. Наиболее наглядно - в военной области. Там развертываются целые новые производства по уничтожению средств и продуктов производства. Разоружением, конверсией заняты миллионы людей, в них вкладываются миллиардные капиталы. Деятельность по разоружению становится постоянным занятием, и забот по уничтожению ядерного, химического, биологического оружия, не говоря об обыкновенных, хватит на долгие годы. К тому времени устареют, потребуют смены те новейшие виды оружия, особенно космического, которые сейчас параллельно разрабатываются. В атомной промышленности, которую в плане опасности можно относить к военному ведомству, ликвидация радиоактивных отходов и сооружений становится задачей №1 (№2 - их создание). "Ликвидатор" будет, по-видимому, почетнейший профессией XXI века.

Те же тенденции в гражданской сфере: в Нью-Йорке взрывают, пускают под бульдозер вполне пригодные для жизни дома в 10-12 этажей, чтобы на их месте построить небоскребы. Это считается рациональным, потому что небоскребы будут более комфортабельными, занимают меньше места, а кроме того открываются дополнительные возможности для деятельности архитекторов, строителей, появляются рабочие места для сотен тысяч трудящихся. Реконструкция московских "хрущевок" относится к тому же роду активности. Известно, что современные технологии устаревают через 5-7 лет. С аналогичной скоростью целесообразно оборачивать и основанные на них производства, строя новые предприятия. В принципе можно сносить целые города, агломерации. И возводить другие, но на прежнем месте. Главное - использовать искусственное как сырье - оно не должно оставаться в отходах, и создавать новое на использованных территориях - они не должны оставаться загрязненными. Мир стал абсурдным. Абсурд надо погашать абсурдом.

Та же проблема в области духа: способность отторгать, забывать информацию, сохраняя хотя бы островки непознанного, непосредственность и наивность, спонтанность и невежество становится условием здорового развития человека. Тайна - корень индивидуальности. Множество видов информации, книг, картин, фильмов заслуживают уничтожения как повторяющиеся или прямо опасные в своем количестве. Нужно сохранять, отправляя в архив, только их представительские экземпляры. Важно вовремя подвергать умертвлению, "самостиранию" различные теоретические системы и концепции. Контркультурное движение, неомистизм, традиционализм и прочий "постмодернизм", не зря возникли в самих перенасыщенных искусственным странах - во Франции, в Европе. Но истребление культуры, борьба с образованием и рациональностью, наукой и техникой не должны быть варварскими - здесь нужно понимание. Чтобы творчество разрушения не превратилось в разрушение творчества, прежде всего живого.

Искусственное, как и природа, должно непрерывно превращаться, для чего и нужна имитация жизни в полном объеме, включая смерть. Это циклизм, но существующий не в идеях, а на деле. Благодаря этому перед человечеством открывается огромное поле деятельности по переделке сделанного. Потом новая переделка. В принципе до бесконечности, однако это процесс внутреннего, а не дурного развития. Таким образом, люди решают самую трудную проблему супериндустриальной постмодернистской цивилизации - занять себя, ослабить удушающую хватку технокультуры, накопленных средств, знаний и богатства, которую они набрасывают на жизнь, чувственность и любовь. Материальное и информационное производства приобретают собственную цель, автономное дыхание, а деятельность - новые каналы реализации, которые примут в себя ее напор, что особенно значимо в случаях, когда она непосредственно угрожает жизни. Давно существует искусство для искусство, появляется наука для науки, пора культивировать деятельность ради деятельности. Игру, которая позволила бы человеку встать рядом с ней. Над ней.

Вопросы жизни не решаются одними запретами. Но решаются они и попустительством. Взаимодействие бытия и небытия, знание - где подтянуть, а где ослабить, когда "собирать или разбрасывать камни" - это необходимая онтологическая и методологическая предпосылка коэволюции как стратегии жизни в обстановке абиотической экспансии искусственного.

Там продлимся...