Т.В. Сергеева ОБ ИЗУЧЕНИИ МОНГОЛЬСКОЙ ИКОНОПИСИ В РОССИИ
В России знания о монгольской иконописи накапливались постепенно, вместе с общими представлениями о культуре народов Центральной Азии. Можно обозначить три наиболее значимых исторических соприкосновения русских с Монголией. Первое произошло в 13-14 вв., когда Русь столкнулась с монгольскими завоевателями, принесшими ей неисчислимые бедствия [63, с. 286; 84, с. 8-9; 109, с. 7-8]. Это было время отрывочных, эмпирических знаний. Внимание летописцев привлекали в первую очередь события, значительные в контексте русской истории, такие, например, как гибель в монгольской Орде князя Михаила Черниговского [90, с. 108; 117, с. 71-72].
Первые контакты были отмечены еще и резким неприятием всего монгольского, что объяснялось слишком очевидными культурными различиями. Это неприятие было особой формой противостояния завоевателям, выраженным не столько в виде военно-политического, сколько нравственно-религиозного сопротивления.
Второй период непосредственных контактов русских с народами Центральной Азии пришелся на начало 16 в. и длился до конца 17 в., когда Россия по существу открыла для себя Монголию, а начало освоения русскими людьми Сибири приблизило ее к российским владениям [101, с. 41]. О растущем взаимном интересе русских и монголов в то время свидетельствует большое количество посольств, которыми они обменивались [105, с. 36]. Это было вызвано, прежде всего, политическими и экономическими причинами, а кроме того, подогревалось стремлением ряда западноевропейских стран организовать транзитную торговлю с Китаем и Индией через русские земли [48, с. 298-299; 119, с. 312-313]. Успехи отечественной дипломатии привели к установлению отношений с главой буддийской церкви Монголии Джебдзун-дамба-хутухтой Дзанабад-заром [43, с. 12; 103, с. 333; 104, с. 12].
В отчетах русских дипломатов того времени постоянно упоминаются буддийские монахи-ламы, среди которых были как монголы, так и тибетцы. В посольских документах постоянно говорится об их присутствии в ставках князей, у которых они имели неограниченный авторитет, об их больших полномочиях при решении политических дел, уважении к ним простых монголов [87, с. 171].
Ламы, по сравнению с большинством населения, оказывались людьми образованными, знавшими языки и обычаи народов, среди которых
они проповедовали буддизм. Буддийское духовенство пользовалось неприкосновенностью во время войн и междоусобиц. Ламы нередко сопровождали русские миссии в качестве переводчиков, обеспечивая одновременно и безопасность их передвижения. Они и сами вели переговоры и направляли посольства [105, с. 91].
Уже в сообщениях первых русских послов, посещавших монгольские земли, содержатся ценные сведения о буддийских памятниках. Так, например, В. Тюменец и И. Петров, побывавшие в 1616 г. во владениях Алтан-хана, оставили описание буддийского храма и находившихся в нем икон, удививших их своими огромными размерами и особенностями исполнения [105, с. 54].
В 1618 г. во владениях Алтан-хана побывала русская дипломатическая миссия во главе с И. Петлиным. Отвечая на вопросы дьяков Посольского приказа, И. Петлин рассказал о виденных им буддийских храмах и находившихся в них произведениях искусства. Он подробно описал, например, скульптуры Будды Шакьямуни и двух его учеников -Шарипутры и Маудгальяяны. Русский посол подметил, что в руках всех троих были "горшечки с кашею" - монашеские чаши для сбора подаяния [45, с. 82]. Упомянул И. Петлин и иконы, висевшие в храме, а также отметил, что "во храм смотреть пущают всяких людей!" [45, с. 22].
Внимание русских послов и впоследствии неизменно привлекали буддийские монастыри - "бурханные палаты", великолепие их убранства, включавшее находившиеся там произведения живописи и скульптуры [45, с. 82]. Люди высокой культуры, они тонко чувствовали совершенную красоту буддийских образов. В своих официальных, "казенных" отчетах русские дипломаты стремились как можно точнее описать и объяснить увиденное. Участник посольства 1719-1720 гг. Л. Ланг, посетив в Монголии буддийский храм, подробно описал все, что там увидел, особо отметил привлекшую его внимание огромную деревянную скульптуру Будды. Она была позолочена и облачена в красивые шелковые одежды, "чтобы не пылилась", - замечает Л. Ланг [104, с. 493].
К рассказам участников посольств в Монголию восходят, вероятно, и описания буддийских икон, которые встречаются в русских письменных источниках 17 в. Одно из них обнаружил М.Н, Тихомиров в православном "Хронографе" конца 17 в. [41, с. 134]. В нем приведены записи о календарных праздниках монголов с описанием изображений божеств, которым в те дни поклонялись [125, с. 21].
Этот период непосредственных контактов между Россией и Монголией, отмеченный интенсивным накоплением фактических знаний друг о друге, закончился в 1689 г., когда был подписан Нерчинский договор. В соответствии с ним Россия официально признавала зависимость княжеств Северной Монголии от правительства цинского Китая [101, с. 9-11]-
Договор лишал как монголов, так и русских людей возможности устанавливать между собой непосредственные контакты. Монголия становилась недоступной не только для дипломатических миссий и торговых караванов, но и для части ее населения, которая прежде откочевала на территорию России.
До принятия этого договора буряты и калмыки свободно перемещались из страны в страну. Они строили на русских землях свои поселения, храмы и монастыри. Приглашали на их освящение и проведение служб лам из Монголии и Тибета, привозивших с собой буддийские книги и изображения божеств [59, с. 49]. Непосредственное изучение культуры Монголии становилось впредь невозможным. Русским предстояло удовлетворять свой интерес, штудируя хранившиеся в Посольском приказе документы и читая выходившие на Западе книги о Востоке [93, с. 217].
Не желая отказываться от прежних отношений с монголами, правительство России искало выход из создавшегося положения. Самым простым, как казалось, было поддержать русское духовенство, которое в то время лелеяло мысль обратить монголов и тибетцев в православие. С этой целью в 1707 г. в Монголию отправился митрополит Илларион Лежайский, который был принят главой буддистов Халхи Джебцзун-дамба-хутухтой Дзанабадзаром. По следам Иллариона Лежайского в 1709 г. к хутухте прибыла еще одна миссия из духовных лиц с богатыми подарками, направленная тобольским митрополитом Филофеем Лещин-ским [23, с. 28; 104, с. 586]. Однако, несмотря на активную деятельность в этом направлении двух митрополитов, обратить монголов в православную веру не удалось, как не удалось основать в Монголии и духовную православную миссию.
Заинтересованное в успешном освоении земель Сибири и Приамурья, закреплении на них, а также поддержании мирных отношений с населением сопредельных территорий, русское правительство продолжало упорно искать выход из возникшего после Нерчинского договора политического тупика. Наконец решение проблемы было найдено. Если не удалось учредить православную миссию среди монголов, то надо попытаться организовать ее в самой китайской столице и уже оттуда заниматься изучением Центральной Азии и Дальнего Востока.
С этой целью правительство Петра I направило в Пекин в 1716 г. митрополита Иллариона Лежайского. Предлогом для его поездки явилось восстановление православия среди уведенных в Китай пленных - жителей русской крепости Албазин. Митрополиту удалось добиться от китайских властей учреждения Русской духовной миссии в Пекине [119, с. 36]. Ее деятельность началась уже в 1716 г., хотя свой официальный статус она получила лишь в 1728 г. Успехи в христианизации населения Китая за все время существования миссии были незначительны. Однако
она длительное время оставалась единственным центром за пределами России, где планомерно и целенаправленно шло изучение не только Монголии, но всего Дальнего Востока, Центральной и Средней Азии.
В ее стенах готовились специалисты, в том числе и первые монголоведы, как из числа духовных лиц, так и людей светских. В специальной инструкции для членов миссии говорилось, что одной из главных их обязанностей является изучение восточных языков. Знание китайского, монгольского, тибетского и санскрита требовалось для перевода на русский язык книг и рукописей, в которых излагалась история стран и народов Востока, основы их верований, в первую очередь буддизма, имевшего широкое распространение на Дальнем Востоке, в Центральной Азии, а к тому времени и на территории России.
С научными изысканиями членов миссии связан следующий важный этап в накоплении знаний о монгольской культуре и искусстве, лежащей в их основе буддийской традиции. Внимание со стороны русского правительства к изучению философии и религии буддизма как движущих сил развития общества в Монголии и других странах Востока свидетельствовало о попытке именно в идеологии найти средство для установления добрососедских отношений и культурного сближения двух стран.
Выдающийся вклад в изучение прошлого Монголии внесли многие члены миссии, в первую очередь Н.Я. Бичурин (1777-1854) и П.И. Кафа-ров (1817-1878). Они открыли современникам древнюю историю монгольских племен, истоки их культуры, обусловленные контактами с народами и странами окружающих регионов, наметили пути изучения особенностей мировоззрения кочевников Центральной Азии, определившего развитие монгольского общества в период средневековья. Не занимаясь непосредственно буддийским искусством, они, тем не менее, смогли понять и оценить его глубину.
Интерес к истории и культуре Монголии рос в России по мере расширения научного кругозора. Важную роль в этом сыграли экспедиции, организованные с 18 в. до первой половины 19 в. Российской Академией наук. Их было более 50, а начало им положила экспедиция во главе с Д.Г. Мессершмидтом (1685-1735). По поручению Петра I он и его спутники в 1720-1727 гг. обследовали Сибирь. Было составлено описание ее земель и прилегающих стран "в географическом и естественнонаучном состоянии, а также в этнографическом, лингвистическом и археологическом отношении" [126, с. 78]. Под руководством и при участии самого Д.Г. Мессершмидта собирались коллекции старинных предметов искусства, а также рукописей и книг на монгольском, китайском и тибетском языках [93, с. 13-14].
Руководитель другой академической экспедиции Г.Ф. Миллер собрал и привез в Петербург большую этнографическую коллекцию, в
которую входили "болваны идолатрические и жертвенные посуды". Среди этой коллекции он особенно выделял и ценил группу "вещей, надлежащих к мунгальскому и калмыцкому идолослужению", подчеркивая, что "сие собрание весьма редких вещей, каких во всей Европе еще не видано", и на приобретение которого он "чрезвычайный труд и многие подарки употребил" [21, т. I, с. 559; 24, с. 30].
Составленные участниками экспедиции обширные коллекции рукописей, книг, путевых зарисовок, произведений буддийской живописи, скульптуры, декоративно-прикладного искусства народов Сибири, Дальнего Востока и Центральной Азии поступили в государственные собрания [88, с. 180].
К Русской духовной миссии и академическим экспедициям были прикомандированы художники. Среди их работ встречаются и рисунки, воспроизводящие буддийские иконы. Эти мастера редко правильно воспринимали и следовали иконографии буддийских образов, загадкой оставались для них и сюжеты подлинников. Иногда им не хватало умения передать все своеобразие буддийских произведений искусства, отчего с изображенными персонажами могла произойти самая причудливая трансформация. Так, в "Истории Сибири" Г.Ф. Миллера приведена работа художника О.В. Люрсениуса под названием "Рисунок медного идола на подобие человека" [66, т. I, с. 432-433]. Однако при всех допущенных художником искажениях в этом рисунке все же можно узнать икону с изображением дхьяни-будды Амитабхи.
Для зрителей таких "штудий" оставались совершенно непонятными сюжеты изображений, восходящие к буддийской канонической литературе, да и о самом буддизме они знали в то время очень мало. Тем не менее, несовершенство таких рисунков не умаляло их значимости и положительной роли в знакомстве России с монгольским искусством. По ним и сейчас можно восстановить название и композицию буддийских изображений, а в отдельных случаях и сам вид утраченных подлинников [64, с. 70, прим. 1].
Труды членов Русской духовной миссии в Пекине и участников академических экспедиций пробуждали интерес к неведомой Монголии в русском обществе. Отчасти он был обусловлен влиянием французских энциклопедистов 18 в., которые широко использовали в своих произведениях восточную тематику [17, 115; 69, с. 85; 71, с. 56]. Там они искали "образец идеального царства разума и морали". "Восточная тема" нашла свое отражение и в произведениях русских музыкантов и композиторов, художников, скульпторов и архитекторов, а также среди отечественных литераторов и публицистов [54, с. 34].
В 18-19 вв. возобновляется торговля в пограничных с Монголией районах, в которой принимало деятельное участие буддийское духовен-
ство [16, с. 119; 23, с. 42]. Для ее активизации, а также для обеспечения отечественных дипломатической и миссионерской служб требовались лица, владевшие монгольским языком. Кроме того, на территории России в местах проживания народов, исповедующих буддизм в Сибири, на Алтае, в Поволжье и на Дону, происходила активизация буддийских общин. Они интенсивно занимались строительством монастырей, вследствие чего значительно увеличивалось число монахов. Необходимо было иметь в этих районах хорошо подготовленных чиновников, способных правильно проводить политику государства.
Первым по времени шагом в этом направлении следует считать проект о "Восточной академии", разработанный в 1733 г. Г.Я Кером (1692-1740) [56, с. 133-134]. Ее создание, по мнению автора, было обусловлено рядом причин. Главной из них было изучение прошлого народов, вошедших в состав России или соседствующих с нею. Хотя предложение Г.Я. Кера не было реализовано, оно способствовало появлению новых проектов по созданию "ориентальной" или "азиатской" Академии [26, с. 9].
Согласно этим проектам, предполагалось учредить центры востоковедной подготовки при Киевской или Московской духовных академиях, а также в Казанском университете. В подготовке этих проектов участвовали многие известные общественные деятели того времени. Так, например, С.С. Уваров (1786-1855) в своем проекте об "азиатской Академии" предлагал привлечь к преподаванию в ней наряду с европейскими учеными и "азиатских лам" [23, с. 53-54].
С проектом создания "азиатской Академии" выступил и И.О. Потоцкий (1761-1815). Он всесторонне обосновал необходимость для России создания такой Академии, считая, как и С.С. Уваров, что участие буддийских монахов в обучении студентов принесло бы значительную пользу не только в изучении языков и литературы, но и в знакомстве с буддийскими обрядами и ритуалами [86, 203].
Все это способствовало открытию в российских университетах кафедр восточных языков. Первая по времени была учреждена в 1833 г. в Казанском университете. Казань в то время занимала положение форпоста на границе с Азией: ее купечество традиционно поддерживало прочные связи с Ираном, Турцией, Монголией, Джунгарией и Туркестаном. В Казанском университете наряду с изучением восточных языков большое внимание уделялось преподаванию истории буддизма [16, с. 120; 70, с. 68]. Первым выпускником монгольской кафедры Казанского университета стал О.М. Ковалевский (1801-1878). При отсутствии учебных пособий и системы изучения языка, ему пришлось приложить немалые старания в учебе. Практические знания он получил под руководством А.В. Игумнова (1761-1834) - знатока-практика, служившего чиновником
при Иркутском генерал-губернаторе, а также у монгольских лам, одним из которых был бурят Минджул Гэрэнов [133, с. 156].
Пребывание в Сибири, а потом поездка в Монголию позволили О.М. Ковалевскому близко познакомиться с жизнью и бытом бурят и монголов. Со временем, став лучшим знатоком монгольского языка среди современников, он считал его лишь средством изучения "нравов, образа жизни, религии". Особое значение он придавал изучению буддизма. Итогом его углубленных занятий явился труд, посвященный вопросам буддийской космологии, - первое в России и Европе исследование буддийского мировоззрения, опиравшееся на анализ многочисленных монгольских и тибетских письменных источников [49; 85, с. 331-332].
Личность О.М. Ковалевского, его научное подвижничество и обширные знания оказали решающее воздействие на его ученика и последователя В.П. Васильева (1818-1900). Под влиянием учителя он уже свою магистерскую диссертацию посвятил вопросам буддизма и блестяще ее защитил в стенах Петербургского университета. По окончании учебы В.П. Васильев был прикомандирован к Русской духовной миссии в Пекине, получив задание собрать сведения о "буддизме, ламской иерархии и философии буддизма", а также приобрести разнообразные коллекции, в том числе и изобразительного искусства, для музеев Петербургского университета.
С первых шагов в науке В.П. Васильев посвятил себя изучению вопросов истории и философии буддизма. В совершенстве владея монгольским, китайским, маньчжурским и тибетским языками, зная корейский, японский и санскрит, он значительно расширил круг источников по истории буддизма, смог разграничить сферы исследования собственно религии и философии, определив тем самым пути дальнейшего развития отечественной науки о Центральной Азии.
Подготовленный В.П. Васильевым труд "Буддизм. Его догматы, история и литература" должен был, по мысли ученого, не только обозначить круг его научных исследований, но и стать своеобразной энциклопедией буддизма [28]. Однако в силу ряда причин, не зависевших от ученого, опубликована была лишь часть этого компендиума. Тем не менее, вклад ученого в изучение культуры Центральной Азии значителен [40, с. 239-340; 78, с. 531; 127, с. 1815]. Сосредоточив внимание на проблемах научного изучения буддизма, Васильев определил основные направления исследований отечественной буддологической школы. Его статьи и книги по истории и теории этой религии стали для многих путеводной нитью в научных занятиях, помогающей избежать "сплошного жульничества одних и дуракования других" [18, с. 65].
В работах его преемника A.M. Позднеева (1851-1920) присутствует глубокое научное исследование не только вопросов теории и практики
буддизма, но и его функционирования среди монголов. В предисловии к своей книге, посвященной быту буддийских монастырей Монголии [83], ученым были определены пути дальнейшего изучения культуры средневековой Монголии. Главным, как считал A.M. Позднеев, являлось практическое исследование сторон деятельности буддийской церкви во всех сферах жизни монгольского общества. Ученый решительно осуждал курьезные описания любителями восточной экзотики "буддийских капищь, наполненных идолами", подменявших их действительно научное изучение [83, с. XI]. Он писал, что "для правильного отношения к ламству и ламаитам, нам необходимо знать их собственные правила и воззрения; без этого мы никогда не достигнем всей пользы в наших отношениях к исповедующим ламаизм..." [83, с. XII].
Выполняя поставленную задачу, A.M. Позднеев в своих трудах дает подробное исследование буддийских храмов, украшавших их скульптур и живописных образов, стараясь отыскать и опубликовать все возможные источники, объясняющие их происхождение, художественные особенности, отношение к ним со стороны духовенства и простого народа.
Если A.M. Позднеев стремился проследить в Монголии культурные традиции, привнесенные теорией и практикой буддизма, то его современник С.Ф. Ольденбург (1863-1934) придавал решающее значение в своей научной работе изучению искусства. Он считал, что искусство в культуре народов Востока играет столь же важную роль, как философия и история. Оно способствует развитию культурных отношений между народами всего Востока и оказывает определенное влияние даже на европейскую культуру. С.Ф. Ольденбург был первым, кто оценил значение средневековой монгольской живописи в популяризации культурного наследия Востока. Он писал о своем желании "поставить Восток ближе к широким кругам русских сознательных людей", потому что "старый Восток, великий творец в области духа, дал нам вечные образцы, которые никогда не потеряют своего значения для человека..." [79, с. 8]. С.Ф. Ольденбург впервые ввел в науку многие памятники буддийского искусства. Прежде всего, ему принадлежит атрибуция и публикация памятников буддийской иконописи, найденных П.К. Козловым при раскопках Хара-Хото [77, с. 79-155].
С.Ф. Ольденбург опубликовал хранившийся в коллекции П.Л. Шиллинга альбом рисунков, исполненных бурятским художником. Они воспроизводили иллюстрации из тибетского ксилографа 18 в. Составленный и изданный известным тибетским ученым Чжанчжа Ролпи-дордже (1717-1786), он был посвящен вопросам буддийской иконографии [3]. Этим изданием С.Ф. Ольденбурга пользовались и пользуются поныне исследователи буддийского искусства как справочником при определении буддийских изображений [75, с. 1-Й]. Ученый опубликовал и альбом буддийских
изображений, хранившийся в Казанской духовной Академии [76]. В 1905 г. он принял участие в издании книги немецкого исследователя А. Грюнведеля, в которую вошли описания и атрибуция коллекции произведений буддийского искусства из собрания князя Э.Э. Ухтомского [42; 58, с. 103].
Буддийское искусство интересовало ученого не только своей связью с религиозной догмой, но, в первую очередь, как источник для понимания явлений общественной жизни. Он считал, что буддизм подчинялся общим законам развития всех религий. В то же время он резко возражал против распространенного в научных кругах мнения, что буддийская культура имеет исключительно мистический и спиритуальный характер [18, с. 8-9; 27, с. 37]. С.Ф. Ольденбург сознавал, что приобщить к духовным ценностям Востока русское общество можно лишь на основе знакомства с культурой и искусством буддизма. Для этого необходимо собирать, изучать и публиковать произведения буддийского искусства, что ученый с необычайным энтузиазмом и делал.
Последние годы 19 в. - первое десятилетие 20 в. явились временем не только бурного развития центральноазиатской филологии и буддо-логических штудий во всем мире, но и открытия ранних памятников буддийского искусства. Работы английских, французских, немецких, русских, шведских и японских экспедиций в Восточный Туркестан дали богатейший материал для изучения письменности, языков, истории, культуры и искусства народов, населявших некогда Центральную Азию. Результаты работ этих экспедиций позволили по-новому осветить и историю Монголии. Вклад русских ученых в исследование древностей Центральной Азии был столь значителен, что в 1903 г. был создан "Русский комитет для изучения Средней и Восточной Азии в историческом, археологическом, лингвистическом и этнографическом отношении". Он стал ведущим учреждением в составе Международной ассоциации для изучения Средней и Восточной Азии [107, с. 1-3].
Желая скорее опубликовать открытые буддийские письменные памятники, Академия наук по инициативе С.Ф. Ольденбурга приступила с 1897 г. к изданию серии "Bibliotheca Buddica", а сам ученый стал на долгие годы ее бессменным руководителем и редактором. Он сумел привлечь к сотрудничеству крупнейших специалистов того времени, среди которых были Ф.И. Щербатской, Е.Е. Обермиллер, О.О. Розенберг, В.В. Радлов, СЕ. Малов, С. Леви, Г. Керн, Л. Валле-Пуссэн, Д. Росс, М. Вал-лезер и многие другие.
С.Ф. Ольденбург желал вместо "смутных и сбивчивых представлений" об искусстве буддийского Востока показать его реально, дав четкие определения теории и практики, указав художественные и технические особенности, присущие различным национальным школам. С этой целью
Ольденбург организует в 1919 г. в Петрограде выставку буддийского искусства [80, с. 47-48]. В особом разделе выставки были показаны живопись и скульптура средневековой Монголии. Об их художественном своеобразии С.Ф. Ольденбург сообщил в прочитанной во время работы выставки лекции. В ней он остановился также на периодах знакомства монголов с буддизмом, а также дал характеристику самого буддийского искусства. По свидетельству современников, выставка пользовалась большим успехом. Во время работы выставки крупнейшими отечественными востоковедами были прочитаны лекции, затрагивавшие самые значительные проблемы буддийской философии [106, 143]. В подготовке и проведении этой выставки С.Ф. Ольденбург предстал еще и как ученый-этнограф, теоретик искусства и практик музееведения [121, с. 84-85].
Научная и общественно-просветительская деятельность С.Ф. Оль-денбурга была тесно связана с Русским географическим обществом, возникшем в 1845 г. [25, с. 3-4]. Со дня своего основания оно проводило широкие научные исследования, привлекая к сотрудничеству ученых различных специальностей, представителей отечественной интеллигенции. Им были организованы многочисленные экспедиции в Центральную Азию, по существу открывшие для науки этот регион.
Начало исследованиям самых заповедных и не изученных ранее районов Азии было положено четырьмя центральноазиатскими экспедициями под руководством Н.М. Пржевальского (1839-1888). Подготовленная Н.М. Пржевальским пятая центральноазиатская экспедиция состоялась в 1889-91 гг. уже после безвременной кончины исследователя в 1889-1891 гг. Ее возглавил М.В. Певцов при участии прежних спутников исследователя: В.И. Роборовского, П.К. Козлова, К.И. Богдановича и других. За эти годы экспедиция исследовала север Тибета, Восточный Туркестан и Джунгарию. Хотя руководимый им отряд занимался преимущественно естественнонаучными исследованиями, от внимательного взгляда ученого не ускользало, например, своеобразие и великолепие убранства буддийских храмов.
В своем отчете М.В. Певцов подробно описал один из виденных буддийских храмов. Он остановился на особенностях его архитектуры, упомянув, например, о деревянном гонхоне - надстройке над основным объемом храма. Поднявшись в гонхон, Певцов увидел буддийские иконы, одни из которых были написаны на бумаге, а другие на шелке. Среди них его внимание привлекла грандиозная по своему замыслу и исполнению композиция "Сансарыйн хурдэ" [82, с. 25].
С увеличением количества экспедиций менялся не только состав их участников, но и стоящие перед ними научные задачи. Первые экспедиции Н.М. Пржевальского носили характер общего ознакомления с мало известными районами Центральной Азии и "представляли собой военный
отряд под командой офицера... и его непосредственное общение с местным населением нередко ограничивалось перестрелкой, в лучшем случае - дипломатическими переговорами и покупкой припасов" [126, с. 259]. В последующее время во главе экспедиций встали ученые-профессионалы, а в их состав входили специалисты разных отраслей науки [126, с. 329].
В конце 19 в. - начале 20 в. интерес к Монголии в России усилился. Этому способствовали, прежде всего, путешествия к "святыням Тибета" отечественных исследователей Г.Ц. Цыбикова [132] и Б.Б. Барадийна [22], а также археологические открытия в Центральной Азии. В 1909-1910 и в 1914-1915 гг. состоялись две экспедиции С.Ф. Ольденбурга в Восточный Туркестан. Возглавлявшиеся им Первая и Вторая Туркестанские экспедиции финансировались Русским комитетом для изучения Средней и Восточной Азии.
Основная деятельность Первой экспедиции протекала в Кашгарском и Турфанском оазисах. Там были исследованы три городища и около десятка наземных и подземных буддийских монастырей, были открыты уникальные памятники архитектуры, скульптуры и живописи [47, с. 7-8]. Работа Второй Туркестанской экспедиции проходила преимущественно в ставшем с этого времени знаменитом буддийском монастыре Цянь-фодун - "1000 будд" около Дуньхуана, а также в Турфанском оазисе [47, с. 5; 61, 187; 62, 72]. В результате этих экспедиций Академия наук приобрела богатейшую коллекцию центральноазиатской настенной живописи и пластики, тибетских и китайских рукописей, датируемых 4-11 вв. В руках исследователей оказались буддийские тексты ранней махаяны, а также уникальные произведения изобразительного искусства.
Полученные экспедициями результаты часто становились научными открытиями. Например, научной сенсацией стала находка отрядом П.К. Козлова (1863-1935) "мертвого" тангутского города, прозванного местными жителями Харо-Хото - "Черный город". Родственные тибетцам племена, известные под собирательным именем тангуты, создали сильное и процветающее государство Си Ся, просуществовавшее с 982 по 1227 г. [57, с. 11-12]. В начале 13 в. после длительной осады монгольские войска взяли его, после чего уничтожили всех жителей. Руины города стали добычей песков пустыни, сохранивших в неприкосновенности все реалии давно исчезнувшей жизни. Среди архитектурных памятников Хара-Хото П.К. Козловым и членами его экспедиции были обнаружены уникальные произведения живописи и скульптуры 10-13 вв. Они свидетельствовали о широком распространении в тангутском государстве буддизма [51, с. 299-300].
Мечта русских путешественников проложить путь в самое сердце Центральной Азии - в Тибет - оказалась близкой к осуществлению в
начале 20 в. В 1905 г. П.К. Козлов был командирован в столицу Монголии Ургу на встречу с XIII Далай-ламой, пригласившим его посетить Лхасу и совершить путешествие по различным районам Тибета [50, с. 12-13]. К сожалению, из-за ряда политических причин, это приглашение осталось нереализованным [138, с. 204]. В 1923-26 годах П.К. Козлов предпринял еще одно, последнее путешествие в Центральную Азию. Оно ознаменовалось открытием на севере Монголии в местности Ноин-ула хуннских погребений [52; 30, с. 219].
Русское географическое общество ставило перед собой и просветительские цели. Оно организовывало многочисленные отделения в краях и областях России, которые проводили большую работу: открывали библиотеки, читальни, выставки, привлекали местных специалистов для чтения научно-популярных лекций, субсидировали издания и экспедиции [26, с. 10-11; 126, с.108-109]. Благодаря деятельности сибирских отделений Русского географического общества были составлены многочисленные коллекции по этнографии и изобразительному искусству Монголии.
Традиции собирания произведений монгольских мастеров в России были давние. Первые поступления в царские сокровищницы художественных изделий, привезенных из Монголии, относятся к концу 16 - началу 17 в. [120, с. 212]. Это были дары монгольских правителей русским царям, а также предметы искусства, привезенные участниками русских посольств. Эти произведения сначала поступали в собственность царской семьи, а после образования Кунсткамеры стали передаваться туда. По примеру Петра I частные лица дарили в Кунсткамеру различные достопримечательности. Ее коллекции пополнялись также за счет сборов экспедиций Академии наук. В 1815 г. в Кунсткамере был создан Восточный кабинет, доступный для посещения публики и позже ставший известным как Азиатский музей Академии наук. Его возглавил академик Х.Д. Френ, которому предстояло упорядочить и описать "неорганизованный хаос" накопившихся к тому времени восточных предметов [26, с. 15-16]. Однако через некоторое время стало очевидным, что сосуществование книг, рукописей, монет и предметов материальной культуры вряд ли научно оправдано. Было принято решение передать "...уборы и разную утварь азиатских народов новейшего времени" во вновь создаваемый Этнографический музей [26, с. 19]. В результате исследования этих коллекций постепенно накапливались сведения о технике изготовления и бытования художественных предметов, а также выяснялись связанные с ними мифологические и религиозные представления монголов.
В 18 в. в России существовали и частные собрания монгольского искусства. Например, известностью у современников пользовались коллекции монгольской живописи и скульптуры, принадлежавшие губернатору Сибири князю A.M. Черкасскому и томскому губернатору П.Г. Фролову.
Последний организовал в городе Барнауле "азиатский музей", в котором были представлены многочисленные по количеству и разнообразные по составу коллекции буддийской скульптуры и иконописи.
В 19 в. большой коллекцией рукописей и произведений искусства владел А.В. Игумнов. Его библиотека, включавшая редкие рукописи и книги, была приобретена П.Л. Шиллингом для Азиатского музея. В собрание А.В. Игумнова входили такие уникумы как Ганджур, отпечатанный в Цугольском дацане, а также коллекция буддийских икон из баитского монастыря [88, с. 166].
Значительное собрание произведений живописи составил в конце 19 - начале 20 в. А.В. Бурдуков, длительное время служивший в одной из торговых фирм в Монголии. Большие и разнообразные коллекции монгольской иконописи 18-19 вв. находились в собраниях Н.Ф. Бурдукова и A.M. Позднеева [44, с. 204].
Коллекции предметов монгольского искусства украшали кабинеты Востока, организованные при восточных факультетах российских университетов. Самая известная из них принадлежала Казанскому университету [38, с. 132]. На протяжении десятилетий она пополнялась усилиями студентов и профессоров. Так, например, О.М. Ковалевский в 1831 и 1835 гг. приобрел для нее большое количество монгольских, тибетских и бурятских произведений искусства [33, с. 222-223].
Возникавшие на протяжении 19 в. государственные музеи, желая приобрести или пополнить свои собрания произведениями монгольского искусства, направляли в Монголию для их приобретения специалистов или прибегали к услугам местных жителей. Как российские, так и зарубежные ученые использовали материалы этих собраний в своих научных трудах.
Во второй половине 19 в. в России начинается активная выставочная деятельность. Так, в 1867 г. Общество любителей естествознания организовало Всероссийскую этнографическую выставку, В каждом из ее разделов были представлены костюмы, обстановка, изделия традиционных промыслов народов, проживавших на территории России. На выставке был раздел, представлявший буддийское искусство. Выставка пользовалась огромным успехом и после ее закрытия большинство экспонатов было передано в Московский публичный (Румянцевский) музей, образовав особое его отделение под названием "Дашковский музей" [126, с. 286].
Из состава петровской Кунсткамеры выделился, как самостоятельный, Этнографический музей, просуществовавший до 1836 г., а в 1878 г., соединенный с Анатомическим кабинетом, он получил название "Музея по антропологии и этнографии". Третьим крупнейшим этнографическим собранием России стал соответствующий отдел Русского музея. Его
коллекции легли в основу Государственного этнографического музея народов СССР, ныне - Российского музея этнографии [55, с. 16; 126, с. 397; 135, с. 80].
Музеи частные и государственные, имевшие в своих собраниях коллекции восточного искусства, появлялись не только в Москве и Санкт-Петербурге, но и в других городах России [89, с. 145; 128, с. 5]. Особенно увеличилось их число в первые годы после Октябрьской революции [134, 80-81]. Произошли изменения и в столичных музеях. Так, в ноябре 1920 г. в Эрмитаже открылся отдел мусульманского Востока, с которого начал свою деятельность отдел Востока [91, с. 58; 135, с. 72; 137, с. 147], а еще раньше, в 1918 г. в Москве был образован музей Ars Asiatica, ныне Государственный ютаей Востока. Его основными задачами стало коллекционирование и изучение памятников Востока [115, с. 142]. Музей стал обладателем одного из самых больших собраний буддийской живописи в нашей стране. Однако в последующие годы в связи с развернувшейся в стране антирелигиозной пропагандой [60, с. 113] буддийские коллекции не изучались и не публиковались. Они "неподвижно" хранились в фондах музея, терпеливо ожидая лучших времен. Так продолжалось до конца 60-х годов 20 в., когда существовавшее в то время Министерство культуры СССР обязало музей Востока передать часть коллекций в другие государственные собрания. Изъятия коснулись многих музейных коллекций. Большими они оказались и для собраний монгольского и тибетского искусства. Бесценные буддийские иконы 17-19 вв. были отправлены в десятки музеев страны. Например, только один Музей антропологии и этнографии имени Петра I в Санкт-Петербурге получил в это время из ГМВ 641 произведение искусства Монголии [31, с. 102; 32, с. 28].
У переданных нашим музеем экспонатов оказалась трудная судьба: одна часть их растворилась в основных собраниях иных музеев, другая -затерялась при передачах из одного музейного фонда в другой, третья -после распада СССР оказалась за пределами России. Музейное собрание буддийской живописи лишилось редких и уникальных произведений. В результате был нанесен невосполнимый урон буддийской коллекции музея Востока, оказались расчлененными единые по сюжету серии, составлявшие историко-художественные и этнографические комплексы.
В начале 80-х гг. в ГМВ был организован научный отдел Центральной Азии (далее - ОЦА), который в течение последующих лет развернул активную собирательскую, экспедиционную, научно-исследовательскую и выставочную деятельность [114, с. 146-147]. Об успешных результатах собирательской и научно-исследовательской деятельности отдела свидетельствовали выставки, организованные в музее в 80-е и 90-е гг., на которых были представлены произведения изобразительного и декоративно-прикладного искусства Монголии и Центральной Азии [4, с. 174-
176, ил. 110-113]. В проведении некоторых из них своими коллекциями принял участие Музей изобразительных искусств в Улан-Баторе (МНР), представивший уникальные произведения, например скульптуры, исполненные Джебцзун-дамба-хутухтой Дзанабадзаром и буддийские иконы 18-19 вв. [110; 111]. С 1998 г. в ГМВ открыта постоянная экспозиция искусства Монголии, на которой представлены лучшие произведения из коллекции музея [113, с. 3].
В последнее десятилетие 20 в. искусство Монголии привлекало к себе внимание и за переделами России [9; 11]. Появились публикации о монгольском искусстве в самой Монголии [65, с. 68; 99, с. 65-67; 130; 131]. Долгое время зарубежные специалисты традиционно были ориентированы на исследование художественных особенностей искусства Непала, Тибета и Китая. Монголия же длительное время оказывалась мало доступной для европейцев, хотя первые сведения в западноевропейской литературе о культуре монголов относятся к 13 в. [109, с. 9-10]. Самые ранние из них восходят к рассказам русских людей, ставших очевидцами монгольского нашествия или побывавших в Центральной Азии [53, с. 132; 108, с. 38].
Опубликованные исследования поставили перед учеными вопрос о необходимости комплексного изучения этого региона. В 1920-30 гг. в Центральной Азии проходила работа ряда западноевропейских и американских экспедиций. Это были многоцелевые, хорошо оснащенные и щедро финансируемые отряды специалистов, в основном ориентированные на изыскания в области природно-климатических и геологических особенностей региона, а также отчасти археологии и этнографии. Среди них можно назвать экспедицию под руководством Г.Ф. Осборна (1857-1935) и Р.Ч. Эндрюса (1884-1960), организованную американским Музеем естественной истории в Нью-Йорке, длившуюся с 1921 по 1930 г. [39, с. 110-114].
В 1927-1935 гг. проходила работа китайско-шведской экспедиции Свена Гедина. Хотя главная цель ее заключалась в археологическом изучении древностей Центральной Азии, тем не менее, ее участниками были обнаружены не известные ранее буддийские монастыри, приобретены многочисленные рукописи и ксилографы, собраны значительные коллекции по этнографии и искусству монголов [8, с. 5-6]. В 1936-1939 гг. состоялась датская центральноазиатская экспедиция X. Хаслунга-Кристенсена, ранее участвовавшего в экспедиции Свена Гедина. Ее главными целями были изучение быта, верований и фольклора, преимущественно музыкального, населения Внутренней Монголии. Большой интерес представляют графические коллекции этой экспедиции -зарисовки бытовых сцен, праздничных церемоний, охоты и спортивных состязаний. Эти рисунки были исполнены по заказу участников
экспедиции местным монгольским художником Ламой [5; 6; 7; 10]. В 1924-28 и 1934-35 гг. в Центральной Азии побывали две экспедиции под руководством Н.К. Рериха, в которых приняли участия и члены его семьи [94, с. 41; 95, с. 99; 97, с. 23&-237].
Помимо большого числа зарисовок и живописных полотен, созданных Н.К. Рерихом, были собраны коллекции произведений искусства, в том числе буддийских икон. На основе путевых впечатлений Н.К. Рерих написал несколько книг, посвященных истории и культуре Центральной Азии. Многие живописные и литературные образы были навеяны автору буддийской живописью. На основании изучения собранной во время путешествия коллекции буддийской живописи Ю.Н. Рерихом (1902-1960) была написана монография, явившаяся одной из значительных публикаций своего времени по буддийскому искусству Центральной Азии [98].
Результаты деятельности экспедиций 20-30-х гг. были не равнозначны, но они явились существенным вкладом в исследования истории монгольского народа, а собранные ими коллекции долгое время служили источником изучения материальной и духовной культуры народов Центральной Азии [96, с. 37]. Для изучения монгольской живописи немаловажными оказались исследования и в области переводов источников, например, по буддийской иконометрии [36; 37; 46] и иконографии [73; 74].
К началу 80-х гг. 20 в. при появлении все большего числа публикаций произведений монгольской иконописи, возникла необходимость в создании методики их научной атрибуции [112, с. 213; 116, с. 2-3]. Было определено несколько путей решения этой проблемы. Согласно одному, предлагалось систематизировать произведения искусства по их внешним признакам [11, с. 255]. Другое решение этого вопроса основывалось на использовании для классификации буддийских изображений имевшихся на них надписей и соотнесенния их с известными ранее каноническими текстами [15, с. 317]. Третье направление в атрибуции заключалось в использовании всех внешних признаков изображенных персонажей буддийского пантеона - украшений, причесок, одежды, атрибутов [1, с. 246].
Проверив на практике результативность предложенных методов, немецкие ученые К. Сагастер и Л.Ш. Дагьяб предложили единый план исследовательской работы, основанный на публикации известных собраний буддийской живописи и пластики из Центральной Азии, на издании канонических текстов, уточнении терминологии, расширении библиографии [12, с. 350-351; 124, с. 185-186]. К этой программе немецких исследований присоединились и специалисты из других стран [2, с. 4-5; 14, с. 3-4; 122, с. 109; 123, с. 6-7].
Однако такой метод исследования имел и свои слабые стороны. Так, далеко не всегда произведение искусства поддавалось четкой классификации, имея черты, сближавшие его то с одной, то с другой
иконографической традицией. На недостаток исследовании, опирающихся преимущественно на канонические тексты или формальный анализ без достаточного сравнительного и стилистического изучения памятников, не раз обращали внимание наши отечественные специалисты [19, с. 133-137; 20, с. 65; 81, с. 6-7].
Выход из сложившегося положения следовало искать в применении культурно-иконографического метода исследования. Он позволял проследить наличие, а затем и процесс соединения двух составляющих монгольской средневековой живописи - буддийской и добуддийской, а также принципов их художественного осмысления, воплощения и функционирования. Ранее наличие этих двух традиций всего лишь констатировалось или рассматривалось изолированно, без учета существовавших взаимовлияний и взаимосвязей.
Помимо профессиональных проблем средневековой монгольской живописи в настоящее время актуальным становится взгляд на нее как на реальное воплощение синтеза искусств: графики, каллиграфии, литературы, имевших изначальную связь с архитектурой, скульптурой, ритуальными мистериями [13, 67-68]. Это определяет новый подход к анализу и историко-художественной интерпретации самих произведений искусства, раскрывающий не только их формально-стилистическое единство, особенности, присущие национальной традиции, но и обозначающий их как явления культуры данного времени, с присущими им логикой исторического развития монгольского общества. При таком подходе изучение монгольской иконы 17-19 вв. в контексте общего развития средневекового изобразительного искусства Востока дает возможность не только выявить ее специфические особенности, но и составить более точную и разностороннюю картину ее развития в будущем, что в настоящее время приобретает особо важное значение [35, с. 37; 67, с. 55; 68, с. 50-51].
() http://ihtik.lib.ru/ , , , , ..
: " , , ."
, libadmin@rambler.ru
