ОТ  АВТОРА

Книга "Русские боги" представляет собой довольно сложную конструкцию. Она состоит из большого количества последователь­ных глав или частей, каждая из которых имеет некоторое авто­номное значение, но все они объединены общей темой и единой концепцией. Главы эти весьма различны по своему жанру: здесь и поэиы, и поэтические симфони, и циклы стихотворений, и поэмы в прозе.

Ни одна из этих частей не может, однако, жить вполне са­мостоятельной жизнью, изъятая из контекста. Все они - звенья неразрывной цепи; они требуют столь же последовательного чте­ния, как роман или эпопея.

В подобном комплексном жанре можно усмотреть немало черт сходства с комплексом архитектурным поэтому мне представляется уместным закрепить за этим жанром термин поэтический ансамбль.

1955, октябрь

г. Владимир

ВСТУПЛЕНИЕ

В ком возмужал народный гений,

Тому ясней, чем предкам, чин

Сверхисторических вторжений,

Подисторических пучин.

Вникая духом в дни былые,

Осознаем двойную весть:

Да, - в бездне есть двойник России,

Ее прообраз - в небе есть.

Небесный Кремль - мечта народа,

Итог и цель - сквозит вверху:

Лучом сквозь толщу небосвода

Он прикасается к стиху.

Он прикасался к душам зодчих,

Осуществлявших Кремль земной,

Ко всем, искавшим правды Отчей

И мудрости земли родной.

Под ним миры кипят бореньем

Противозначных бурь и гроз,

И тот  - глашатай, кто прозреньем

В их  ткань вонзился, вторгся, врос.

Оттуда льется грохот бранный

Бушующих иерархий <FСлово иерархия употребляется в настоящей книге в двух значениях:  как лестница  соподчиненных должностей - церковных, военных и др., и как совокупность лич­ных иноматериальных (духовных) сущностей или существ,  обёеди­ненных пребыванием на одной ступени космической лестницы и об­щими для них путями становления. - Здесь и делее прим. автора.

Одних - прекрасных и туманных,

Других - чудовищных, как Вий

Мечты высокой вольный пленник,

Я только ей мой стих отдам:

Да будет строг он, как священник,

Ребенком вечным, как Адам!

Дли твердый шаг и плеч не горби,

Ты, мой слуга, мой вождь, мой друг, -

Российской радости и скорби

Непокоренный, страстный звук!

Но сквозь страну есть срыв без лестниц

Туда, где места нет мольбе,

И каждый слышит шорох вестниц,

Служанок тьмы - в самом себе.

Про Вышний Кремль и про Inftrnum

Еще невнятные вчера,

Вести рассказ упорно, мерно

Настала чуткая пора.

Глава I

Святые камни

Приувязав свое младенчество

К церквам, трезвонившим навзрыд,

Тогда был Кремль, ковчег отечества,

Для всех знаком и всем открыт.

Но степенились ножки прыткие,

Когда, забыв и плач и смех,

Ступал в ворота Боровицкие

Я с няней, седенькой, как снег.

Мы шли с игрушками и тачкою,

И там я чинно, не шаля,

Копал песок, ладошки пачкаяя

Землею отчего Кремля.

А выше, над зеленой кручею,

Над всей Кремлевскою горой,

Десницу простирал могучую

Бесстастный Александр Второй.

И я, вдоль круч скользя и падая,

Взбирался в галерею ту,

Что вкруг него сквозной аркадою

Вела в туман и в высоту.

Там лепотой и славой древними

Весь свод мерцал, как дивный плат,

Казалось, вытканный царевнами

В дрожащем отблеске лампад.

В овалах, кринами увенчанных,

Светился ликов мощный сонм -

Князья, в коронах строгих женщины,

Кольчуги, мех, булат, виссон.

То рыжие, как башни города,

То вьюг рождественских белей,

Широкие ложились бороды

На пышность барм и соболей;

Суровых рук персты землистые

То стискивали сталь меча,

То жар души смиряли истово

Знаменьем крестным у плеча.

В чертах тяжелых и торжественных,

В осанках мощных, как дубы,

Читалась близость тайн божественных,

Размах деяний и судьбы.

Как будто отзвук отстоявшийся

Народных битв, и гроз, и бед

Шептал душе, едва рождавшейся,

Беспрекословный свой завет...

Я трепетал, я принимал его,

Кода внезапно, как обвал,

С немых высот "Петрока Малого"

Гул колокольный запевал.

Кремлевский воздух дрожью бронзовой

Гудел вверху, кругом, во мне,

И даль, что раньше мнилась розовой,

Вдруг разрезвлась, вся в огне.

1950

У стен Кремля

Триптих

В час утра, тихий и хрустальный,

У стен московского кремля...

А.Блок

I

Ранняя юность, пятнадцать лет.

Лето московское: тишь, прохлада...

В душу струится старинный свет

Первопрестольного града.

Скверы у Храма Спасителя... Даль...

И издалека - серебряной  речью

Мирно несет родную печаль

Кованный благовест Замоскворечья.

По переулочкам узким брожу:

Там разноцветно пестрят пятиглавия,

Там у высоких амвонов слежу

Теплящиеся огни православия.

В смутных мечтах о добре и зле,

Долго внимаю рассеянным сердцем

Древней, полупонятной хвале

Великомученикам и страстотерпцам.

И,упований ни с  кем не деля,

Вижу: под гребнем зеленого ската

Тихо слетают с зубцов Кремля

Лебеди розовые заката.

Бархатен, мягок уличный шум...

В старых притворах - ледан, стихиры...

Это впивает крепнущий ум

Вечную правду о Солнце Мира;

Это - душа на восходе лет,

Еще целокупная, как природа,

Шепчет непримиримое "нет"

Богоотступничеству народа.

II

Был час, годами и пространствами

Слегка лишь в памяти замгленный:

Как ветр безумья раскаленный,

В сознанье вжег он  знойный след...

... По городу бесцельно тсрансствуя,

В виду Кремля, под гул трамвайный,

Облокотился я случайно

На старый, мшистый парапет.

Час предвечерья, светло-розовый,

Бесшумно залил мостовые,

Где через камни вековые

Тянулась свежая трава,

И сквозь игру листвы березовой

Глядел в глаза мне город мирный,

Быть может, для судьбы всемирной

Назначенный... Москва, Москва!

Нет не Москва, но Кремль. Он иглами,

Крестами, башнями, шатрами

Плыл над рекой. На каждом храме

Цвела закатная парча, -

Он спал, прекрасный и незыблемый,

Земной двойник Кремля другого,

Людьми повторенный сурово

Из бута, меди, кирпича.

Доступный долгими веками нам,

Теперь от рвов до колоколен,

Он был недугом скрытым болен

Весь, до последнего жилья.

И в неприступном лоне каменом

Свершалась тяжкая работа,

Как если б там гнездился кто-то,

Лукавый замысел творя.

Но что это?.. Ведь я бесчисленно

Все эти камни видел с детства;

Я принял в душу их наследство -

Всю летопись их темных плит...

... Час дух пробил: с дрожью мысленной

Я ощутил, как вихорь новый,

Могучий, радостный, суровый,

Меня, подхватывая, мчит.

И все слилось: кочевья бранные

Под мощным богатырским небом,

Таежных троп лихая небыль

И воровской огонь костра,

В тиши скитов ломпады ранние,

И казнь, и торг в столице шумной,

И гусли пиршеств, и чугунныйййй

Жезл Иоанна и Петра.

Я слышал, как цветут поверия

Под сводом теремов дремучих,

И как поет в крылатых тучах

Серебролитный звон церквей,

Как из-под грузных плит империи

Дух воли свищет пламенами

И развевает их над ними

Злой азиатский суховей.

В единстве страшном и блистающем, как кубки с кровью золотые, Гремящие века России

Предстали взору моему.

Под солнцем, яростно взлетающим, Над этим страстным, крестным пиром, Над тысячеобразным миром,

Чей нижний ярус тонет в тьму.

Казалось - огненного гения

Лучистый меч пронзал сознанье,

И смысл народного избранья Предощутился, креп, не гас,

Как если б струи откровения

Мне властно душу оросили,

Быть может, Ангелом России Ниспосланные в этот час.

III

Великих дедов          возблагодарим,

Помянем миром      души славных зодчих:

Они вложили в        свой Последний Рим

Всю чистоту и       свет преданий отчих.

Но мы ли свет         грядущий предварим?

Он загорится в новых средоточьях,

И станет тусклым в радуге его

Все это каменное естество.

Всепонимающ, ласков, ясен, мирен, Блаженный город вознесется тут

Без крепостей, застенков и кумирен, И новым цветом камни прорастут.

И Алконост, и Гамаюн, и Сирин -

Все духи рая дивно запоют,

И сквозь реченья новой литургии Услышит каждый хоры их благие.

Кто смеет лгать, что Кремль наш завершен Зубцами башен, сырью глыб острожных? Здесь тайный луч от древности зажжен - Теперь, как меч, он дремлет в тяжких ножнах, Еще сердец ничьих не озаря:

Он часа ждет - он ждет богатыря.

Сновидец! Кремль! О, нет: не в шумном бое, Не в шквалах войн и всенародных смут Последний смысл, загаданый тобою

И твой далекий милосердный суд.

Я вижу - там, за дымкой вековою -

Как озаренный изнутри сосуд,

Насквозь просвеченный духовной славой, Святынь грядущих пояс златоглавый.

Не может разум в плотные слова Завеществить твой замысел всемирный,

Но кровь поет, кружится голова,

Когда чуть слышный голос твой стихирный

Из недр безмолвия едва-едва

Течет к душе благоговейно-мирной.

Твой крест тяжел, святая мысль горька - Чем озаришь грядущие века?

Улыбкой камня, скорбною и вещей,

В урочный час ты отвечаешь мне,

Когда от битв весь прах земной трепещет

И дух народа мечется в огне.

Взор Ангела над тихим камнем блещет, Небесный Кремль ты видишь в чутком сне... Кого ты обнял на восходе жизни, -

Не усомнится в Боге и в отчизне.

1941-1950

...

в час утра, тихий и хрустальный,

...

Каменный старец

Триптих

... И пламя твое узнаю,

Солнце мира!

Фет

I

Когда ковчегом старинной веры

Сиял над столицею Храм Христа,

Весна у стен его, в тихих скверах,

Была мечтательна и чиста.

Привычкой радостною влекомый,

Обычай отроческий храня,

К узорным клумбам, скамье знакомой

Я приходил  на исходе дня.

В кустах жасмина звенели птицы,

Чертя полет к золотым крестам,

И жизни следующую страницу

Я перелистывал тихо там.

Я полюбил этот час крылатый,

Открытый солнечному стиху,

И мудрость тихую белых статуй

Над гордым цоколем, наверху.

Меж горельефов, едва заметен,

Затерян в блещущей вышине,

Один святитель, блажен и светел,

Стал дорог, мил и понятен мне.

На беломраиорных закомарах,

С простым движеньем воздетых рук,

Он бдил над волнами улиц старых,

Как покровитель, тайный друг.

Мой белый старец! Наставник добрый!

Я и на смертной своей заре

Не позабуду твой милый образ

И руки, поднятые горе.

II

Ты  изъяснил мне движенье тварей,

Их рук, их крыльев, из рода в роды, - Молитву мира о свышнем даре,

Объединившую

все народы.

Повсюду: в эллинских кущах белых,

В садах Японии, в Тибете хмуром,

Перед Мадонной

и перед Кибеллой,

На берегах Ганга,

на площадях Ура,

Под солнцем инков,

луной Астраты,

Пред всеми богами, всеми кумирами Священник бдил в синеве алтарной

И руки к тебе воздевал,

Свет мира! Господством меняются  суша и море, Отходят троны к рабам и слугам; По городам, блиставшим, как зори, Влачится пахарь с суровым плугом; Дуржавы рушатся, меркнут боги, Но в новых храмах, над новым клиром Вновь воздевает с мирской дороги Священник руки

к высотам мира.

И Ты нисходишь к сердцам воздетым

Все ярче, ярче, из роды,

И с каждой верой - все чище свет Твой,

И все прозрачней хрусталь природы.

Навстречу лестницей самосознанья,

Мы поднимаемся сквозь грех и горе,

Чтоб в расширяющееся окно сознанья

Вторгались зори, и снова зори!

В непредставимых обрядах руки

К Тебе воздевши, с другим потиром,

Увидят внуки, увидят внуки

Восход Твой новый, о Солнце мира!

III

И образы живого золота

В мой дух и жизнь вторгаться стали,

Как в равелин из мертвой стали -

Дыханье вишенья в цвету,

И ясно, радостно и молодо,

Смеясь, бродил я по столице,

Ловя живые вереницы

Непетых песен на лету.

Казалось, дальний век накладывал

На этот город знак избранья,

И не страшило догоранье

Усталых веррр былого дня,

Когда невольно я угадывал

На этих пасмурных урочьях

Сады грядущих дней, воочью

Уже коснувшихся меня.

Народу, в улицах снующенму,

Невидима, неощутима,Вставала тень - прозрачней дыма а

Гигантских врат, и ступеней,

И золотистый блеск Грядущего

Мерцал над куполами храма, -

Ликующая орифламма

Прекрасных и всемирных дней.

О, да! Я знал: над скорбной родиной

Еще не раз промчится буря,

И белый старец в амбразуре

Обломком камня рухнет в прах...

Заветы прежней правды - проданы,

И мы все ближе к страшным срокам,

Когда клокочущим потоком

Зло забушует в ста мирах.

Но неизбежно, как железная

Закономерность зим и лета,

Мы заттоскуем... Сном одетый,

Еще не явлен новый миф,

И только ты один, над бездною

Воздев молитвенные руки,

Готов принять святые муки,

Народ наш смертью искупив.

1933

10

У памятника Пушкину

Повеса, празднслов, мальчишка толстогубый,

Как самого себя оон смог перебороть?

Живой парнасский хмель из чащи муз пригубив,

Кто слил в гармонию России дух и плоть?

Железная вражда непримиримых станов,

Несогласимых правд, бушующих идей,

Смиряется вот здесь, перед лицом титанов,

Таких, как этот царь, дитя и чародей.

Здесь, в бронзе вознесен над бурей, битвой, кровью,

Он молча слушает хвалебный гимн веков,

В чьем рокоте слились с имперским славословьем

Молитвы мистиков и марш большевиков.

Он видит с высоты восторженные слезы,

Он слышит теплый ток ликующей любви...

Учитель красоты! Напрестник Вечной Розы!

Благослови! Раскрой! Подаждь! Усынови!

И кажется: согрет народными руками,

Тепллом несчетных уст гранитный пьедестал, -

Наш символ, наш завет, Москвы священный камень,

Любви и творчества магический кристалл.

1950

11

Большой театр

Сказание о невидимом граде Китеже

Темнеют пурпурные ложи,

Плафоны с парящими музами

Возносятся выше и строже

На волнах мерцающей музыки.

И, думам столетий ответствуя,

Звучит отдаленно и глухо

Мистерия смертного бедствия

Над градом народного духа.

Украшен каменьем узорным,

Весь в облаке вешнего вишенья -

Всем алчущим, ищущим, скорбным

Пристанище благоутишное!..

Враг близок! От конского ржанья

По равам, луговинам, курганам

Сам воздух - в горячем дрожанье,

Сам месяц - кривым ятаганом.

Да будет верховная Воля!

Князья, ополченье, приверженцы

Падут до единого в поле

На кручах угрюмого Керженца.

Падут, лишь геройством увенчаны,

В законе греха и расплаты...

Но город! Но дети! Но женщины!

Хужожество, церкви, палаты!

О рабство великого плена!

О дивных святынь поруганье!..

И Китеж склоняет колена

В одном всенародном рыданье.

Но синим он кругится ладаном -

Клубами пожаров и дымов...

... - Спаси, о Благая Ограда нам,

Честнейшая всех херувимов!

Как лестница в  выси небесной,

Как зарево родины плачущей,

Качатся столп нетелесный,

Над гибнущей Русью маячущий.

- О, Матере Звездовенчанная!

Прибежище в мире суровом!

Одень нас одеждой туманною,

Укрой нас пречистым покровом! -

И, мерно сходясь над народом,

Как тени от крыльев спасающих,

Скрывают бесплотные воды

Молящих, скорбящих, рыдающих.

И к полчищам вражьим доносится

Лишь звон погруженного града,

Хранимого, как дароносица,

Лелеемого как лампада.

И меркнет, стихая, мерцая,

Немыслимой правды преддверие -

О таинствах Русского края

Пророчество, служба, мистерия.

Град цел! Мы поем, мы творим енго,

И только врагу нет прохода

К сиянию Града незримого,

К заветной святыне народа.

1950

12

Стансы

Над каждым городом-колоссом

Миры клубятся бурной мглой:

Числа нет хорам стоголосным

И токам жизни - слой сквозь слой.

Не ночью, в смене грез безумной,

Не в рваных снах, не во хмелю,

Но в полдень ясный, трезвый, шумный

Их хаос плещущий ловлю.

Сквозь круг стихий, сквозь души зданий,

Сквозь сонмы тех, кто был людьми,

Глаза чудовищных созданий

Сторожким взором восприми.

Осмелься!.. Уж старинный демон

Воочью виден сквозь прорыв:

Надвинул конус тьмы, как шлем он,

Лицо бушующее скрыв.

Он опьянен нездешней властью

И жаждой, режущей, как нож, -

Такою мукой, гневом, страстью,

Что взор ты с дрожью отвернешь.

На битву с ним спешат другие:

Их взлет разящ и величав,

Смысл их деяний - литургий

Нам непонятных сил и прав.

Венцом касаясь небосвода,

Едва очерчен впереди

Великий дух - творец народа

С чертогом солнечным в груди.

Паря вне мира, числ и меры,

Слои вселенной озарив,

Луч Мировая Сальватэрра

Вжигает в нас, как новый миф.

И где не властен даже гений

В часы пророческого сна,

Теряется в смерчах видений

Взор, не сумев косныться дна.

1949

Глава II

Симфония городского дня

Часть первая. Будничное утро.

Еще кварталы сонные

дыханьем запотели;

Еще истома в теле

дремотна и сладка...

А уж в домах огромных

хватают из постелец

Змеящиеся, цепкие

щупальца гудка.

Упорной, хрометрическою,

крепнущею гаммой Он прядает, взрывается, шарахается вниз От "Шарикоподшибника",

с "Трехгорного",

с "Динамо", От "Фрезера", с "Компрессора",

с чудовищного ЗИС.

К бессонному труду!

В восторженном чаду

Долбить , переподковываться,

строить на ходу.

А дух еще помнит свободу,

Мерцавшую где-то сквозь сон,

Не нашу - другую природу,

Не этот стальной сверхзакон.

И, силясь прощально припомнить,

Он в сутолоке первых минут

Не видит ни улиц, ни комнат,

Забыв свою ношу, свой труд.

Но всюду - в окраинах

от скрипов трамвайных

Души домов

рассвет знобит,

И в памяти шевелится,

Повизгивает, стелется

Постылая метелица сует

и обид. Гремящими рефренами,

упруже ветра резкого, Часов неукоснительней,

прямей, чем провода,

К перронам Белорусского, Саратовского, Ржевского

С шумливою нагрузкой подходят поезда.

Встречаются, соседствуют,

несутся,

разлучаются

Следы переплетенные беснующихся шин, -

Вращаются,  вращаются, вращаются, вращаются

Колеса неумолчные бряцающих машин.

Давимы, распираемы

потоками товарными,

Шипеньем оглашаемы

троллейбусной дуги,

Уже Камер-Коллежское, Садовое, Бульварное

Смыкают концентрические плавные круги.

Невидимо притянуты бесплотными матнитами,

Вкруг центра отдаленого, покорно ворожбе

Размеренно вращаюися гигантскими орбитами

Тяжелые троллейбусы мелькающего "Б".

Встречаются, соседствуют, несутся, разлучаются,

И, груз неимоверный свой на доли разделя,

Вращаются, вращаются, вращаются, вращаются

Колесики, подшипники,

цилиндры,

шпинделя.

Штамповщики, вальцовщики,

модельщики,

шлифовщики,

Учетчики, разметчики, курьеры, повара,

Точильщики, лудильщики, раскройщики, формовщики,

Сегодня - именитые, безвестные вчера.

Четко и остро

Бегает перо

В недрах концелярий, контор,

бюро. Глаза - одинаковы.

Руки - точь-в-точь. Мысли - как лаковые.

Речь - как замазка...

И дух забывает минувшую ночь -

сказку. Могучую правду он  с жадностью пьет В зданиях, бодрых на диво,

Он выгоду чует, и честь и почет

В сторуком труде коллектива.

Он видит:

у Рогожского,

Центрального,

Тишинского, И там - у Усачевского яа

народные моря:

Там всякий пробирается вглубь чрева исполинского,

В невидимом чудовище монаду растворя.

Витрины разукрашены,

те - бархатны,

те - шелковы,

(От голода вчерашнего в Грядущие мосты),

чтоб женщины с баулами, авоськами, кошелками

Сбегались в говорливые, дрожащие хвосты,

А за универмагами, халупами, колоннами,

Пульсирует багровое, неоновое М,

Воздвигнутое магами - людскими миллионами,

Охваченное пафосом невиданных систем.

Там статуи с тяжелыми чертами узурпаторов,

Керамикой и мрамором ласкаются глаза,

Там в ровном рокотании шарнирных эскалаторов

Сливаются несметные шаги и голоса.

Часы несутся в ярости.

Поток все полноводнее,

Волна остервенелая преследует волну...

Поигрывает люстрами сквозняк из преисподней,

Составы громыхающие гонит в глубину.

Горланящие месива

вливаются волокнами

Сквозь двери дребезжащие, юркнувшие в пазы;

Мелькающие кабели вибрируют за окнами,

Светильники проносятся разрядами грозы...

Вситречаются, соседствуют, несутся, разлучаются,

С невольными усильями усилья единя,

Вращаются, вращаются, вращаются, вращаются

Колеса неустанные скрежещущего дня.

И все надчеловеческое

выхолостить, вымести

Зубчатою скребницею из личности спеша,

Безвольно опускается в поток необходимости

Борьбой существования пленная душа.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ВЕЛИКАЯ РЕКОНСТРУКЦИЯ

В своем разрастании город неволен:

Им волит тот Гений, что вел в старину

Сквозь бронзовый гул шестисот колоколен

К последнему Риму - Москву и страну.

Но праздничный гул мирового признанья

Нечаяным отзывом эхо будил

В подземных пустотах и напластованьях,

В глубинном жилье богоборственных сил.

В своем разрастании город неволен:

Так нудит и волит нездешняя мощь,

Клубясь и вздуваясь с неведомых штолен,

Некопанных шахт и нехоженных толщ.

Как будто, пульсируя крепнущим телом,

Тучнеет в кромешном краю божество,

Давно не вмещаясь по древним пределам

Сосуда гранитного своего.

Давно уж двоящимся раем

Влеком созидающий дух:

Он яростью обуреваем,

Борим инспирацией двух.

Враждующим волям покорны,

В твореньях переплетены,

Мечты отливаются в формы

Великой и страшной страны.

И там, где сверкали вчера панагии

И глас "Алилуйя" сердца отмыкал -

Асфальтовой глади пространства нагие

Сверкают иллюзией черных зеркал.

Стихий пробуждаемых крепнет борьба там,

Круша и ломая старинный покой

По милым Остоженкам, мирным Арбатам,

Кривоколенным и старой Тверской.