*          *          *

Давным-давно в глухой лесной деревушке жил старый священник. Жил он очень скромно; в свободное от службы время ухаживал за маленьким огородиком, да растил приёмного сына Алёшку, в котором души не чаял. Трудная доля выпала Алёшке: не было ему ещё и пяти годков, как – не то по недогляду, не то по умыслу злому – заполыхала холодной осенней ночью их хата. Успел батька тогда Алёшку в окно выбросить, а вот мать с сестрёнкой старшей спасти не смог, да и сам уже из огня не вышел. Прильнул тогда малыш к подбежавшему священнику, замер у него на руках, а сам-то всё в огонь смотрит. На всю жизнь запомнил тогда священник багровый отблеск на застывшем лице под шапкой опалённых волос и языки пламени, пляшущие в чёрных, как уголь, без единой слезинки, глазах, распахнутых во всю ширь ночного неба. Видать, не только в глазах у несмышлёныша осталось это пламя, но – об этом рассказ ещё впереди.

…Впервые священник начал замечать Алёшкины странности, едва тому исполнилось семь. После той страшной ночи родных у мальчика не осталось, и священник, который своей семьи не имел, усыновил его. Почти год Алёшка молчал, с другими ребятами не общался, сидел дома и даже на улицу не бегал. Однако, постепенно ласка и сердечное тепло священника начали залечивать душевную рану, и мальчик всем сердцем полюбил своего приёмного отца. В то утро священник собирался идти к своему старому другу крестить его первенца.

– Не ходил бы ты, батя! – Алёшка как всегда был немногословен. – Чего время-то зря терять?

Священник, уже выходивший в сени, замер на пороге.

– Почему ты так думаешь?

– Просто знаю, и всё, – пожал плечами мальчуган, отвернулся и снова углубился в свои мысли.

Неясная тревога тёмным пауком закопошилась в душе священника. Почудилось ему в бездонных Алёшкиных глазах жаркое дыхание той злополучной ночи. С нарастающим волнением он почти пробежал через всю деревню и постучал в дверь.

Открыла заплаканная мать.

– Горе у нас, батюшка! Сыночек-то наш помер под утро. Ночью задыхаться стал, хрипеть, посинел весь; мы – за лекарем. Глядь – а он уже и не дышит! Ой, горюшко-то!

… Как во сне возвращался домой священник. «Чего время-то зря терять?» – тихие Алёшкины слова набатом гудели у него в голове. Однако, придя домой, он справился со своими мыслями и не стал парня расспросами донимать – слишком уж хрупко было его душевное равновесие, слишком кровоточило ещё его детское сердце.

С тех пор Алёшка начал подсказывать своему приёмному отцу, какое лучше принять решение в той или иной жизненной ситуации. Вернее, сам священник стал его чаще спрашивать и прислушиваться к его советам. Изредка мальчик заранее предупреждал об опасных случайностях, и, благодаря полному взаимному доверию, неприятностей удавалось избежать. Время от времени священник задумывался о природе такой необычной прозорливости ребёнка, но ответов на свои вопросы не находил и, в конце концов, просто принял её как должное. Правда, всё чаще мерещилось ему мерцание углей, догорающих где-то в глубине Алёшкиных глаз, и всё чаще осенял он себя крестным знамением, стараясь отвести необъяснимое наваждение.

… Прошли годы. Алёшке шёл уже тринадцатый год, и священник не мог нарадоваться на своего отзывчивого и трудолюбивого помощника. С радостью выполнял мальчик тяжёлую работу по дому, постепенно переложив большую её часть на свои худенькие плечи. Он быстро освоил грамоту, с увлечением прочитал те немногие книги, что были в доме, о многом расспрашивал своего приёмного отца, как губка, впитывая знания об окружающем мире. Но часто бывали минуты, когда он внезапно надолго замолкал, словно всматриваясь или вслушиваясь в какой-то иной мир, недоступный посторонним, и священник оставлял его наедине с собой, не вмешиваясь в его внутреннюю жизнь.

Однажды эти минуты безмолвия затянулись как никогда. Долго не решался священник подойти к мальчику, а когда решился – дрогнуло его сердце и поднялась внутри глухая волна тревоги. Слёзы стояли в Алёшкиных глазах, и переливались в этих слезах зловещие багровые отблески. Ещё никогда – со времени той страшной ночи – Алёшка не плакал.

– Что с тобою, сынок? – тёплая рука священника ласково легла на взъерошенную голову.

Алёшка молча подался вперёд, уткнулся носом в грудь своего приёмного отца и горько разрыдался.

– Мне страшно, батя! Скоро будет сильное наводнение. Если мы не скажем о нём – погибнут люди. Но если скажем – я потеряю тебя.

Не сразу дошли до священника беспощадность создавшегося положения и весь ужас выбора, который предстояло сделать мальчику. До сих пор он не задумывался, каким тяжёлым грузом ложился на того дар предвидения. И сейчас Алёшка, потерявший родных в буйстве стихии, разрывался между желанием помочь людям избежать той же участи и страхом ещё раз пережить утрату самого близкого человека. И склонился старый священник перед величием души ребёнка, вынужденного делать такой недетский выбор.

– Держись, малыш! – священник понимал, что он уже не в силах облегчить путь, предстоящий Алёшке, но ему хотелось сделать всё возможное, чтобы подготовить мальчика к этому пути. – Вспомни нашу жизнь. Вся она была направлена на служение людям. Разве не забыли мы про сон, когда в ненастную ночь нас позвали в соседнюю деревню на исповедь к умирающему? И разве ты не был со мною, когда мы встали на пути разбойников, вооружённые только Словом Господа да верой в Божью Справедливость? Помни, малыш, что жизнь имеет смысл только когда она нужна кому-то, кроме тебя самого. И смысл этой жизни в том и состоит, чтобы отдать людям как можно больше душевного тепла, ибо отдавая свою любовь, получаем мы Любовь Бога. А если Любовь Бога поселилась в твоём сердце, ему уже не страшны никакие беды, потому что Сам Бог живёт в нём. Скажи, разве смогли бы мы с тобой жить спокойно ценой гибели людей, зная, что могли помочь им и не помогли? Как может Бог жить в сердце, которое не сделало всё для спасения ближних?

Просияло лицо Алёшки.

– Спасибо, отец, я понял. Скажи людям, что через неделю будет сильный дождь и деревню нашу затопит. Надо уходить в пещеры.

… Немалого труда стоило священнику убедить односельчан. К назначенному сроку жители собрали имущество и припасы, которые смогли унести, и укрылись в расселинах скалистой вершины холма неподалёку от деревни.

Потоки воды низвергались с неба трое суток без перерыва. Хлестали молнии, выл ветер; казалось, ничего живого уже не осталось на много вёрст вокруг. Жители деревни согревались заранее заготовленным топливом и молили Бога, чтобы этот кошмар поскорее закончился. И священник вместе с приёмным сыном, который был всегда рядом, всеми силами старались вселить в души людей уверенность в благополучном исходе.

Радостно встретили жители выглянувшее солнце, но радость померкла, когда они увидели то, что ещё недавно было их родной деревней. Лишь кое-где торчали из воды крыши немногих уцелевших хат, всё остальное было сметено мутным бурлящим потоком. Деревню надо было строить заново.

И потекли тяжёлые будни. Среди людей, измотанных голодом и непосильной работой, поползли нездоровые слухи. Начали поговаривать, что их священник не иначе, как связан с самим Сатаной, раз тот заранее раскрыл ему свой злобный замысел. Всё больше и больше разъедал ядовитый червь недоверия людские души. Наконец, они собрались и решили призвать священника к ответу за все несчастья, которые обрушились на деревню.

… Все последние дни Алёшка ни на шаг не отходил от своего приёмного отца, зная о предстоящей разлуке. И, когда злобная толпа односельчан, вооружённая страхом и отчаянием, шла к дому священника, Алёшка рыдал у него на груди:

– Они убьют тебя, батя, убьют! Но за что? Ведь если бы не ты – они бы все погибли!

– Не плачь, сынок! Мужественно прими то, что не сможешь изменить. Ведь мы спасали этих людей не ради награды или благодарности. Вспомни, какой радостью светились их лица, когда выглянуло солнце. А сейчас их ведёт страх и невежество – главные враги человека. И победить их сможет только Любовь Бога, которая живёт в нашем сердце. Пусть не пугает тебя то, что должно случиться. Просто ты уже вырос, и пришла пора для тебя начинать самостоятельную жизнь. Не смотри, что тело твоё ещё не окрепло, ведь духом ты крепче многих. Иди по жизни смело, ибо ноги твои уже стоят на стезе Того, Чью Любовь ты носишь в своём сердце. Не думай, что все люди на Земле темны и безжалостны. Ты всегда считал меня своим духовным отцом, но придёт срок – встретишь ты и Братьев по Духу. А обо мне не тревожься. Душа моя уже давно принадлежит Богу, и ничего не случится со мною без Его ведома. Если пришёл мой час – значит, заканчивается мой путь земных страданий. А ты уходи. Негоже тебе видеть то, что здесь сейчас будет. Твой путь ещё только начинается. И хоть мне не дано видеть будущее, но я твёрдо верю, что придёт срок, и мы обязательно встретимся, если не на Земле, то в Царствии Небесном. Помни, что духом и сердцем своим я с тобою всегда. Иди, сынок, и да будет светла твоя дорога!

… Что было потом – Алёшка уже не видел. Знал он, что закончится в этот день земной путь его приёмного отца, наставника и друга. Не будем смотреть и мы на эту омерзительную сцену убийства озверевшей толпой своего спасителя, до последнего мига молившего Бога о спасении их душ. Мы не знаем, как сложилась дальнейшая судьба жителей деревни, но вряд ли они обрели своё счастье. А вот последнее пожелание старого священника исполнилось. Светел был путь Алексея – путь истинного Воина Господа. Шёл он дальше и дальше по земле Русской, передавая людям крупицы знаний из Мира Надземного, отражённые кристаллом Божественной Любви, растущем в его сердце. И уже не гасло пламя в глубине его глаз, но горело ровным, немеркнущим Светом, обогревающим каждого, кто нуждался в душевном тепле.

18 апреля 2000 г.

 

*          *          *

Давным-давно в маленьком городе жил молодой лекарь по имени Доброслав. Друзья и родные звали его просто – Добрыня. Чистая душа была у Добрыни, всем сердцем тянулся он к людям. Совсем недавно закончил он обучение у старого лекаря, жившего по соседству, и теперь делал первые самостоятельные шаги в борьбе за здоровье и жизни своих сограждан.

Одним из близких друзей начинающего лекаря был купец Радогор, промышлявший продажей изделий местных мастеров в стольном граде. Помог ему однажды Добрыня при сильном отравлении, с тех пор и началась их дружба. Купцы тогда у народа в почёте были; знали люди, что нелегко им хлеб достаётся. Время было смутное, и не ведал, бывало, купец, в путь пускаясь, вернётся ли невредимым да удастся ли товары сберечь. А потому нередко брали с собою купцы ратных людей для защиты от нечисти дорожной, да и сами далеко не робкого десятка были.

И вот, засобирался однажды Радогор в путь-дорогу. Перед отъездом зашёл к Добрыне.

– Хочу добром отплатить тебе за моё спасение. Что привезти тебе из стольного града? Чего хошь проси – всё сделаю, всё достану.

– Да будет тебе, право, – начал отнекиваться Добрыня, но, видя непреклонность купца, уступил. – Слыхивал я, живут в столице хорошие богомазы. Привези, пожалуй, новую икону для нашей церкви – вот ужо народ тебе спасибо скажет!

– Не сомневайся, друже! – вскричал Радогор. – Слово даю купеческое: будет в нашей церкви новая икона!

Долго ли, коротко – пролетело времечко, подходит срок Радогору возвращаться. Ждёт Добрыня своего друга и всё гадает: какую же икону он привезёт? Да только не суждено было сбыться его ожиданиям.

– Ты уж меня прости, – глядя в пол, говорил Радогор по возвращении. – Больно уж выгодный товар попался. Ну да что с того – никуда не денется твоя икона, как-нибудь в другой раз привезу. Я же не отказываюсь, просто – в другой раз!

– Но ты же сам предложил, Радогор, – Добрыня был обескуражен. – Неужели жажда наживы затмила в тебе чувство благодарности? А как же слово твоё честное, купеческое? Как ты людям будешь в глаза смотреть? Ты же честное слово дал!

Потемнело от гнева лицо Радогора. Какое-то время он молчал, и было видно, какая мучительная борьба происходит в его сердце. Видно, хотел он что-то сказать, да только не было у него слов оправдания. Наконец, он встал и, глядя невидящим взглядом куда-то сквозь своего друга, молча вышел из горницы.

С тех пор торговать Радогор перестал. Видно, посчитал он себя недостойным звания купеческого, единожды слово своё честное нарушив. Избегал он и встреч с Добрыней, который страдал от этого не меньше самого Радогора. «Но что я ему сказал? – думал Добрыня. – только правду; ту самую правду, которую он сам себе сказать не решался. И я же видел, как мучительна для него была эта ложь самому себе, когда поддался он коварному искушению! Не понял он, что не я, а совесть его сказала ему всё моими устами. Да, видно, не те слова я нашёл, раз обидел человека. Прости, меня, Радогор, прости, друже!»

… Скоро сказка сказывается, ещё скорее летит быстрокрылое время. Вот уже не юноша наш Добрыня, но зрелый муж в самом расцвете сил. Многим людям помог он за эти годы, многих от лютой смерти спас. И вот, однажды у Князя – повелителя того города, где жил наш герой, внезапно скончался придворный лекарь. Повелел Князь прийти ко двору его всем, кто хоть мало-мальски смыслит в лекарском деле. Не хотел идти Добрыня – не было у него сомнений, что выберет Князь его друга Светозара, равного коему в искусстве врачевания не было во всей округе – да не посмел он приказа ослушаться. Однако, выбор Князя пал именно на Добрыню. Князь не любил много говорить.

– Бери свои вещи, инструменты, лекарства, и – завтра жду тебя в моём тереме!

Одного взгляда Светозара Добрыне было достаточно. Как огнём опалил его этот взгляд, в котором смешались и горечь, и обида, и непонимание, и упрёк, и боль – неимоверная боль отвергнутого мастера. Решение созрело мгновенно.

– Не вели казнить, Княже, – с поклоном молвил Добрыня, – но  вот – друг мой Светозар. Он умнее и опытнее меня. Прости, но он больше достоин высокой чести служить тебе.

Глаза Князя грозно сверкнули.

– Как вы смеете торговаться со мною?! Я – Князь, и в этом городе я один вправе судить – кто лучше, а кто хуже!

– Не гневайся, Княже, – взгляд Добрыни затвердел, как остывающий клинок. – Мы со Светозаром вместе постигали лекарское искусство, но с тех пор во многом он идёт впереди меня. А судить человека ни одному смертному не дозволено – на то есть Бог и Суд Высший.

Не сразу справился Князь с приступом ярости, охватившим его душу.

– Вон отсюда, оба! Эй, стража! Всыпать обоим по двадцать плетей и гнать из города, чтоб духу их не было!

Ещё какое-то время смотрел Добрыня в побелевшие от бешенства глаза, прочитав в них среди прочего, что именно отказ Князя от хорошего лекаря окажется для него роковым в недалёком будущем. Подавил Добрыня горький вздох, рвущийся из самой глубины сердца – изменить что-то он уже был не в силах…

Когда Светозар очнулся от беспамятства, Добрыня прикладывал целебные листья к его израненному телу. Деревья и травы тихо склонялись над ними, словно желая успокоить боль, терзавшую их тела и души. Увидев над собою посеревшее лицо Добрыни, Светозар дёрнулся, словно над ним склонилась змея.

– Оставь меня, – прохрипел он. – Ты не человек, ты – сущий дьявол, если даже забота твоя приносит только боль и страдания. Уходи, не друг ты мне боле!

Ничего не сказал в ответ Добрыня. Да и что он мог ответить? Рассказать, как тащил бесчувственное тело до лесной опушки, опираясь только на силу своего духа? Как, забыв о себе, промывал и обрабатывал раны друга?

– Бог с тобою, Светозар. Живи как знаешь; может статься, без меня обретёшь ты своё счастье?

Оставил Добрыня Светозара и пошёл куда глаза глядят, разрываясь между желанием помочь другу и опасением принести ему ещё большие страдания. Шёл он и думал: «Что же за судьба у меня такая? Я ведь так люблю людей – жизнь свою готов отдать за любого. Но как бы я ни старался, любовь моя приносит людям одни несчастья. Как началось тогда с Радогором, так и пошло-поехало. А может быть, действительно, в том и состоит удел, данный мне Богом, – вскрывать острым ножом моей любви те отравленные нарывы, что зреют в душах людских? Может, потому и доверил мне Господь инструмент сей, что могу я ответ держать за его применение? Так пусть же не затупится клинок, и не дрогнет рука любящая, направляя его против зла и порока, скрывающихся так глубоко, что сами люди не могут их распознать!»

И шёл так Добрыня по земле, встречался с людьми, и так велико было вокруг него напряжение чего-то невидимого и непонятного, что лопалась, как орех, та зыбкая оболочка, которой окружал себя человек, стараясь скрыть свои пороки и недостатки – скрыть прежде всего от самого себя. И, сбросив многолетние оковы, вставало во весь рост это внутреннее «я» человека, освобождённое, величественное в своей жестокости. И в ужас приходил человек, оставаясь наедине с собою – с таким, каким он себя не только не знал, но даже и вообразить не мог. И принимал Добрыня в своё могучее сердце неистовые удары этих жалких человеческих оболочек, не выдержавших напряжения битвы с собственной совестью; и сжигал он в пламени своей великой любви эти ветхие остатки. И крепла день ото дня и год от года внутренняя сила богатыря, поражая драконов человеческой гордыни, зависти, жадности и невежества.

27 апреля 2000 г.

 

*          *          *

Давным-давно в маленьком хуторе, затерянном в глубине дремучего леса, жил мальчик Илья. С самого раннего детства отличался он добротой и сердечностью, прямо проливавшимися из его чистых голубых, не по-детски серьёзных глаз. Немного людей жило на хуторе, и все они настолько чутко и внимательно относились друг к другу, что казалось – живут они единой дружной семьёй. Чужды им были ссоры, сплетни, пересуды да насмешки. Здесь знали цену слову и не бросали его на ветер. Часто слова даже были не нужны в общении. Если кому-то требовалась помощь – тот, кто был рядом, не задумываясь, шёл помогать соседу.

Подрастая среди близких по духу людей, Илья словно впитал в себя всю нравственную чистоту своего маленького хутора, как расцветающая роза является средоточием красоты цветочного сада. Односельчане тянулись к нему в минуты невзгод, и каждый находил утешение в его необъятном сердце. Стало доброй традицией редкими праздниками собираться в обширной горнице в доме, который строил ещё прадед Ильи, вести неторопливые беседы, петь задушевные песни.

…Пролетели годы. Илья вырос, возмужал, развернулись крепкие плечи, закурчавилась русая борода. И вот, однажды заглянул к ним старый одинокий странник. Присел он на завалинку отдохнуть, и потянулся к нему Илья, чувствуя сердцем силу великую, коей не было ещё в их –маленькой деревушке.

Окинул старец Илью цепким взглядом, усмехнулся в седую бороду:

– Вырос ты уже, мальчик. Пора тебе в путь-дорогу, хватит ужо на печи-то сидеть!

А потом помолчал немного и добавил:

– Истосковалась Земля наша-матушка по любви де по теплу сердечному, что в твоей груди плещется. Иди, сынок, ждёт тебя Русь Великая!

Сказал так, поклонился Илье, и пропал, словно его и не было.

Призадумался Илья. «Видать, и вправду подходит мне срок нести людям зёрна, что в нашем хуторе посеяны были. Видать, пора сполна возвращать долг Земле нашей, что кормила меня, поила да взращивала. Ну, да будет на всё Воля Божья!» – решил Илья и поутру направился в путь.

Сколько вёрст прошёл потом наш герой – кто знает? Сколько дорог исходил, сколько лаптей износил, скольких людей обогрел жарким огнём своего сердца? Да только однажды притомился он в пути, сел к огромному дубу на опушке леса и задремал.

Проснулся Илья от прикосновения к груди чего-то острого. Перед ним стоял грязный взлохмаченный человек с длинным кривым ножом в руке. Всего мгновение смотрел Илья в бешеные горящие глаза.

– Садись рядом, брат, – ласково сказал он. – раздели со мною мою скромную трапезу.

Нож задрожал в руке разбойника и с глухим стуком упал на землю.

– Брат? Ты сказал: «Брат»?! Ты сказал…

Слёзы потекли по лицу разбойника. Не в силах сдержаться, он размазывал их кулаком, оставляя на щеках грязные следы.

– Успокойся, – Илья почти силой усадил несчастного рядом. – Как тебя зовут?

– Саломеем кличут, – был ответ. – Саломеем-разбойником.

И, всхлипывая, но уже успокаиваясь, начал он рассказ о своём трудном детстве; как насмерть запорол хозяин его родителей; как, голодный, грязный, оборванный, перебивался он где – случайным заработком, где – воровством; как скитался в одиночестве, гонимый всеми, страстно завидуя своим сверстникам, у которых были родители, братья, сёстры или просто друзья; как, отчаявшись и обозлившись на людей, ушёл в леса промышлять разбоем.

Казалось, самим сердцем слушал Илья печальную исповедь разбойника. Словно тёплая волна окутывала Саломея, и, размягчённая этой волной, таяла его заледеневшая душа. И уже видел Илья, как пробиваются в этой душе первые ростки доброты – пока ещё робкие, но уже наполненные той несокрушимой силой, что позволяет всходам взламывать каменистую поверхность дорог. И знал Илья, что при правильном уходе встанут эти побеги могучими стволами, которые будут опорой не только окрепшей душе Саломея, но и тем, кто будет жить рядом с ним.

– Порешим мы так, Саломей, – сказал Илья. – Негоже тебе всю жизнь разбойничать. Здесь недалеко есть мой родной хутор. Направляйся туда; скажешь, что послал тебя Илья, примут как родного. Поживи на хуторе, поработай со всеми, а там, глядишь – и свидимся ещё. А пока вот – хлеб, соль, водица ключевая, подкрепи силы перед дорогой.

Радостью и благодарностью светились глаза бывшего разбойника, когда они прощались. Не было в них уже того бешеного огня, что мерцает в глазах хищника, поджидающего жертву. Обнял он на прощание своего спасителя.

– Кто же ты, Брат? Почему мне хочется упасть перед тобой на колени и молиться, чтобы Господь продлил мгновения нашей встречи?

– Я – такой же человек, как и ты, как и многие другие, – в глазах Ильи заплясали весёлые искорки. – А встреча наша навсегда останется с тобой, потому что проснулось твоё сердце и нет уже тебе обратной дороги во тьму разбоя и одиночества. Ступай, поклонись моим родичам, стань равным членом их большой и дружной семьи. Работай вместе с ними на общее благо, и ни на минуту не покинет тебя их внимание и забота.

…Долго ли, коротко шёл Илья навстречу своей судьбе – про то нам не ведомо. Однако, оставим его на короткое время, поскольку близится час появления в нашей сказке новых героев.

На укромной лесной поляне, тихо раздвигая бархатное покрывало тёплой летней ночи, горел костёр. Тишина наполняла пространство, лишь весело потрескивали сухие сучья, шептались о чём-то с шальным ветерком распустившиеся листья, да ворковал неподалёку пересмешник-ручей. Ничто не нарушало Великой Гармонии Природы, отдыхавшей от беспокойного дня. И, словно являясь неотъемлемой частью этой Гармонии, у костра неподвижно сидел человек.

Ни тени эмоций не отражалось на уже не молодом лице. Оно дышало спокойствием и уверенностью, и отблески пламени, пляшущие в бездонных глазах цвета ночного неба, придавали этим глазам некий налёт таинственности. Лишь иногда проносились по лицу странника легкие тени воспоминаний, и тогда казалось, что его глаза становились ещё глубже и темнее.

Когда на поляну вышел ещё один человек, сидящий не проронил ни слова. Он только кивнул и подвинул пришельцу кусок бревна, знаком предложив присесть. Какое-то время они молчали. Между ними сразу протянулась какая-то незримая нить, словно связывая их сердца, и не нужно было слов, чтобы эту связь укрепить. Эти люди, впервые видевшие друг друга, встретились так легко и непринуждённо, будто их объединяла многолетняя дружба.

– Я давно тебя жду, Добрыня, – наконец нарушил молчание черноокий. – Пришёл, наконец, и мне срок встретить Братьев по Духу.

– Кто ты и откуда знаешь моё имя? – Добрыня ожидал чего-то необычного, но всё равно был удивлён.

– Знают меня люди как Алёшу, сына бедного приходского священника. А откуда ведомо мне имя твоё – о том весь сказ ещё впереди.

– Прости, друг, – Добрыня смущённо опустил глаза, не желая невзначай обидеть собеседника. – Я чувствую, что ты – очень хороший, хотя и необычный человек. Путь мой сложился так, что я всегда приносил близким боль и страдания. Я – лекарь, и, чтобы людям было хорошо, мне часто приходится делать им больно.

– За предупреждение спасибо, – рассмеялся Алёша. – Хотя, не побоюсь сказать, что и путь твой мне тоже ведом. Не тревожься на сей раз, ибо сила твоя подобна зеркалу бесстрастному: кто с чистым сердцем к нему подойдёт – тот лишь прекрасное увидит, а уж если притаился в глубине души человека тёмный паук порока – так это мохнатое чудище и предстанет его взору. Однако, слышу я шаги третьего Брата. Прислушайся и ты к его могучей поступи.

Замер Добрыня, вслушиваясь в тишину леса. И вся Природа словно замерла в радостном ожидании. Стало как-то по-особенному тихо, перестали шелестеть листья на деревьях, притихла сова в чаще леса, даже в журчании ручья появились новые переливы. И вот – лес словно расступился, пропуская высокого статного бородача в простой крестьянской рубахе, с радостными искорками в лучистых глазах. Друзей обдало такой волной душевного тепла, умиротворения и сердечности, что они невольно встали и склонили головы перед могуществом Великой Любви ко всему сущему, что проливалась из этих ясных очей.

– Здорово, други! – прогудел Илья. – Ну, так чего же вы подскочили? Али боярина встречаете?

… За дружеской беседой ночь пролетела незаметно. Слишком много надо было Братьям сказать друг другу, слишком многим поделиться. Весело трепетало пламя, освещая радостные, спокойные лица; перемигивались звёзды, сливаясь в единую огненную симфонию с рассыпавшимися искрами, и не было на Земле роднее этих трёх странных людей, которые ещё вчера даже не знали друг друга. Но они не сомневались, что, куда бы ни разбросала их судьба, уже невозможно будет разделить эти три сердца, спаянные в одно. А когда расплескалась по небу заря и порозовели верхушки могучих деревьев, поднялся первым Илья:

– Что ж, богатыри, Новый День просыпается. Солнышко встало – пора и нам за работу!

И встали Братья, и осветили первые лучи восходящего солнца лица воплощённых Любви, Силы и Знания, слитых в единую Божественную Мудрость, чтобы зорко стеречь духовные рубежи нашей Великой Руси.

17 мая 2000 г.

« Среди всех непростых путей ученичества есть три пути, настолько тяжёлые, что идти ими могут лишь избранные, те, что сами стоят на грани совершенства. Первый из этих путей – Путь Любви, второй – Путь Скорби, третий – Путь Ясновидения. »

                                                               К.Антарова. «Две жизни»