КАРЛОС

КАСТАНЕДА

 

КОЛЕСО

ВРЕМЕНИ

 

книга 11

 

 

Шаманы Древней Мексики:

их мысли о жизни, смерти

и Вселенной

 

«София»

1998

 

 

The Wheel of Time

The Shamans of Ancient Mexico,

Their Thoughts about Life, Death

and the Universe

Carlos Castaneda

LA Eidolona Press

Los Angeles, California

 

Перевод К. Семенова и И. Старых

 Редакция И. Старых

Суперобложка С. Тесленко и И. Старых

 «Скоро Бесконечность поглотит меня, и я хочу подготовиться к этому...»

Итак, «Колесо времени», очевидно, итоговая книга Карлоса Кастанеды. Может быть, он все же напишет что-нибудь еще, но эта книга все равно будет итоговой. Так она задумана. И пусть концентрированная мудрость дона Хуана поможет вам на ва­шем пути. Эта книга пропитана Силой.

ОГЛАВЛЕНИЕ

 

КОЛЕСО  ВРЕМЕНИ

ВВЕДЕНИЕ
ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ

«УЧЕНИЯ ДОНА ХУАНА»

КОММЕНТАРИИ

ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ

«ОТДЕЛЬНОЙ РЕАЛЬНОСТИ»

КОММЕНТАРИИ

ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ

«ПУТЕШЕСТВИЯ В ИКСТЛАН»

КОММЕНТАРИИ

ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ

«СКАЗОК О СИЛЕ»

КОММЕНТАРИИ

ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ

«ВТОРОГО КОЛЬЦА СИЛЫ»

КОММЕНТАРИИ

ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ

 «ДАРА  ОРЛА»

КОММЕНТАРИИ

ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ

«ОГНЯ ИЗНУТРИ»

КОММЕНТАРИИ

ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ

«СИЛЫ БЕЗМОЛВИЯ»

КОММЕНТАРИИ

 

ДРУГИЕ КНИГИ

КАРЛОСА КАСТАНЕДЫ

 

Учение дона Хуана

Отдельная реальность

Путешествие в Икстлан

Сказки о силе

Второе кольцо силы

Дар Орла

Огонь изнутри

Сила безмолвия

Искусство сновидения

Магические пассы

Активная сторона бесконечности

 

Колесо времени

 

Доктор антропологии Карлос Кастанеда был учеником дона Хуана Матуса, индейского шама­на из Мексики. Новая книга Карлоса Кастанеды «Колесо времени» представляет собой собрание главнейших афоризмов и высказываний из вось­ми его прежних книг, описывающих классичес­кую подготовку инициации шамана, которую он проходил под руководством дона Хуана Матуса в течение тринадцати лет.

Дону Хуану Матусу удалось ввести Карлоса Кастанеду в мир шаманов Древней Мексики — основателей его линии шаманов. Он утверждал, что мир шаманов подчиняется иной когнитивной системе, отличающейся от той системы познания, которая господствует в повседневном мире. Судя по тому, что узнал в процессе своего обучения Карлос Кастанеда, мир шаманов Древней Мек­сики действительно подчиняется системе позна­ния, совершенно отличной от нашей собственной.

Просматривая цитаты из «Колеса времени», Карлос Кастанеда осознавал, что в методе пре­подавания дона Хуана Матуса не было ничего слу­чайного, хотя в то время его указания казались Карлосу Кастанеде импровизированными. Одна­ко это обучение проводилось в соответствии со скрытыми побудительными причинами, опреде­ляемыми той традицией, что была приведена в действие мексиканскими шаманами много тыся­челетий назад.

 

Опираясь на один из принципов системы познания мира шаманов, шаманы назвали бы ту структуру, которая просматривается в размеще­нии афоризмов в этой книге, колесом времени — для тех людей такая концепция была не умозри­тельной и не теоретической, а столь же прагма­тичной, какими были они сами. Время является для шаманов совершенно понятной формой упорядоченности энергии, которую человек может почти непосредственно осязать и приводить в движение. Благодаря развиваемой в течение всей жизни невероятной силе сосредоточения эти ша­маны действительно были способны осязать ко­лесо времени и перемещать его настолько силь­но, что цель вызванного ими смещения, какой бы она ни была, можно ощутить даже в наши дни.

 

ВВЕДЕНИЕ

 

Приведенный здесь набор избранных изре­чений был выбран из первых восьми книг о мире шаманов Древней Мексики. Эти важнейшие принципы извлекались непосредственно из тех пояснений, которые я, как антрополог, получал от своего учителя и наставника дона Хуана Матуса, индейца из племени яки и мексиканского шамана *. Он относил себя к линии шаманов, воз­никновение которой уходит в прошлое к тем ша­манам, что жили в Мексике в давние времена.

* Понятия «шаман» и «шаманизм» К.К. стал впервые использовать в «Активной стороне бесконечности» вме­сто никогда не удовлетворяющего его определения зна­ния дона Хуана понятием «магия». Сибирское слово «ша­ман» стало очень популярным на Западе в последние годы благодаря книгам Элиаде, Харнена, Минделла, Стивенсов и др. авторов. — Прим. ред.

 

Дон Хуан Матус ввел меня в этот мир — который, разумеется, был миром шаманов древ­ности — самым действенным из доступных ему способов. Таким образом, ключевую позицию в моем обучении занимал сам дон Хуан. Он знал о существовании иной реальности — о мире, не яв­ляющемся ни иллюзией, ни плодом буйного во­ображения, поскольку для дона Хуана и его спут­ников-шаманов (их было пятнадцать) мир шама­нов древности был настолько же реальным и прагматичным, насколько это вообще возможно.

Работа над данной книгой началась с очень простой попытки выбрать из традиции этих шаманов краткие концепции, афоризмы и мысли, которые могли бы стать интересным материа­лом для чтения и размышления. Однако в про­цессе работы произошло непредвиденное изме­нение этой цели: я осознал, что сами эти выска­зывания насыщены невероятной Силой. Они таили в себе скрытый ход мыслей, которого я прежде не замечал, и очерчивали то направление, в кото­ром пояснения дона Хуана вели меня в течение тех тринадцати лет, когда я был его учеником.

Эти цитаты лучше любых общих теорети­ческих рассуждений раскрывают непредсказуе­мый и несгибаемый образ действий, которому следовал дон Хуан, чтобы поддержать и ускорить мое погружение в его мир. Я не подвергаю со­мнениям тот факт, что поскольку дон Хуан сле­довал такой линии действий, то она в точности совпадает с тем подходом, с помощью которого его собственный учитель ввел в мир шаманов самого дона Хуана.

Образ действий дона Хуана Матуса заклю­чался в намеренных попытках ввести меня в то, что он называл иной системой познания. Под системой познания он понимал стандартное оп­ределение познания: «процессы, несущие ответ­ственность за осознанность в повседневной жиз­ни и включающие в себя память, личный опыт, восприятие и искусное использование какого-либо синтаксиса». Дон Хуан утверждал, что сис­тема познания шаманов Древней Мексики дей­ствительно отличалась от системы познания обычного человека.

 

В соответствии со всеми присущими мне, как человеку, изучающему общественные науки, логичностью и здравомыслием, мне пришлось от­вергнуть его утверждение. Время от времени я настойчиво заявлял дону Хуану, что все его ут­верждения нелепы. Мне они казались, в лучшем случае, интеллектуальными заблуждениями.

Чтобы рассеять мое доверие к обычной сис­теме познания, позволяющей нам постигать ок­ружающий мир, потребовалось тринадцать лет тя­желого труда с его и моей стороны. Эта переме­на вызвала у меня весьма странное состояние; состояние кажущегося недоверия к прежде безо­говорочному согласию с познавательными про­цессами повседневного мира.

После тринадцати лет тяжелых столкнове­ний я против своей воли осознал, что дон Хуан Матус действительно исходил из совершенно дру­гой точки зрения. Это означает, что шаманы Древ­ней Мексики на самом деле опирались на совер­шенно иную систему познания. Признание этого опустошило меня до глубины души. Я чувство­вал себя предателем. Мне казалось, будто я выс­казываю самую ужасающую ересь.

Почувствовав, что ему удалось сломить мое яростное сопротивление, дон Хуан вогнал свою точку зрения в самые глубины моего существа, и в отношении мира шаманов мне пришлось безо­говорочно признать, что шаманы-практики оце­нивали мир с такой точки зрения, которую невоз­можно было описать с помощью привычных нам концепций. К примеру, они воспринимали энер­гию так, как она течет во Вселенной, — энергию, свободную от ограничений влияния общества и синтаксиса; чистую, вибрирующую энергию. Они называли это актом видения.

Основная цель дона Хуана заключалась в том, чтобы помочь мне воспринять энергию так, как она течет во Вселенной. В мире шаманов та­кое восприятие энергии является первым обяза­тельным шагом к еще более захватывающей и свободной точке зрения иной системы познания. Чтобы добиться от меня реакции видения, дон Хуан воспользовался другими, чуждыми элемен­тами познания. Один из важнейших таких эле­ментов он называл перепросмотром; этот метод представляет собой систематическое тщательное изучение собственной жизни, фрагмент за фраг­ментом, которое проводится не с позиции оцени­вания или поиска ошибок, а с точки зрения по­пытки постичь свою жизнь и изменить ее ход. Дон Хуан утверждал, что, как только практикую­щий начнет взирать на свою жизнь в той отстра­ненной манере, какой требует перепросмотр, он уже не сможет вернуться к прежнему образу жиз­ни.

Видеть энергию так, как она течет во Все­ленной, означало, по словам дона Хуана, способ­ность видеть человеческие существа в облике светящегося яйца, или светящегося шара энер­гии, и различать в этом светящемся шаре энер­гии определенные черты, свойственные всем людям в целом — например, точку повышенной яркости в достаточно ярком светящемся энерге­тическом коконе. Шаманы утверждали, что имен­но в этой точке повышенной яркости, которую они называли точкой сборки, и собирается восприятие. Логическое развитие этой мысли означает, что в этой точке повышенной яркости выраба­тывается наша система познания мира. Каким бы странным это ни казалось, дон Хуан Матус был прав в том смысле, что именно так все и происходит.

Таким образом, процесс восприятия шама­нов существенно отличался от восприятия обыч­ного человека. Шаманы утверждали, что прямое восприятие энергии привело их к тому, что они называли энергетическими фактами. Под энергетическими фактами они понимали вы­зываемое непосредственным видением энергии зрелище, которое приводит к окончательным и несократимым выводам — эти выводы не подчиняются логическим соображениям или по­пыткам согласовать их с привычной нам систе­мой интерпретации.

Дон Хуан говорил, что для шаманов его ли­нии энергетическим фактом было то, что окру­жающий нас мир определяется процессами по­знания и эти процессы не являются неизменны­ми — они не есть нечто непреложное. Эти процессы зависят от подготовки, они связаны с практичностью и пользой. Эта мысль получает свое развитие в другом энергетическом факте: процессы привычного нам познания представля­ют собой только следствия воспитания — и ни­чего больше.

Дон Хуан Матус без тени сомнения знал, что его рассказы о системе познания шаманов Древ­ней Мексики — именно то, что происходит в дей­ствительности. Помимо прочего, дон Хуан был нагвалем; для шаманов-практиков это понятие означает естественного лидера — человека, спо­собного наблюдать энергетические факты без вреда для самого себя. Таким образом, он был наделен умением успешно проводить своих со­братьев по таким путям мышления и восприятия, какие просто не поддаются описанию.

Принимая во внимание все факты системы познания, о которых рассказал мне дон Хуан, я пришел к выводу о том, что важнейшим элемен­том такого мира является идея намерения — сам дон Хуан придерживался того же мнения. Для шаманов Древней Мексики намерение представ­ляло собой некую силу, которую они могли визуализировать, когда видели энергию так, как она течет во Вселенной. Они называли это всепроникающей силой, вовлеченной в любой аспект вре­мени и пространства. Это та движущая сила, что кроется за всем сущим. Невообразимо важным открытием тех шаманов стало то, что это наме­рение — чистая абстракция — тесно связано с человеком. Человек всегда мог манипулировать намерением. Шаманы Древней Мексики осозна­ли, что единственный способ повлиять на эту силу связан с безупречным поведением. Только самый дисциплинированный практик способен совершить этот подвиг.

Другим невероятно важным элементом этой странной системы познания шаманов было по­нимание и использование концепций времени и пространства. Для них время и пространство были совсем не теми явлениями, которые явля­ются частью нашей жизни всего лишь потому, что они представляют собой неотъемлемую часть привычной нам системы познания. Стандартное определение времени для обычного человека зву­чит так: «непространственный континуум, в ко­тором события происходят в несомненно необра­тимой последовательности и развиваются от про­шлого — через настоящее — к будущему». Пространство определяется как «бесконечная протяженность трехмерного поля, в котором су­ществуют звезды и галактики; Вселенная».

Для шалманов Древней Мексики время пред­ставляло нечто схожее с мыслью — это мысль, возникающая в мышлении чего-то такого, что не­постижимо в своем величии. Логическим дока­зательством для них служило то, что сам чело­век, будучи частью этой мысли, протекающей в мышлении неких непостижимых для его разума сил, удерживает в себе небольшой процент этой мысли — и при определенных обстоятельствах выдающейся дисциплины этот процент можно вернуть назад.

Пространство было для этих шаманов абст­рактным миром деятельности. Они называли его бесконечностью и ссылались на него как на об­щий итог всех усилий живых существ. Для них пространство было чем-то более доступным, по­чти приземленным. Судя по всему, они извлекли из абстрактного определения пространства большую практическую пользу. Согласно тем вер­сиям, о которых говорил дон Хуан, шаманы Древ­ней Мексики, в отличие от нас, никогда не счита­ли время и пространство туманными абстракци­ями. Для них и время, и пространство — несмотря на непостижимость их определений — были неотъемлемой частью человека.

У этих шаманов был еще один элемент по­знания под названием колесо времени. Они объяс­няли понятие колеса времени, рассказывая, что время похоже на туннель бесконечной длины и ширины — туннель с зеркальными бороздками. Каждая бороздка бесконечна; бесконечно и их число. Сила жизни принудительно заставила жи­вые существа всматриваться в одну бороздку. Всматриваться только в одну бороздку означает оказаться пойманным в ее ловушку, жить этой бороздой.

Окончательная цель воина заключается в том, чтобы посредством акта глубокой дисцип­лины сфокусировать свое непоколебимое внима­ние на колесе времени и заставить его повернуть­ся. Те воины, которые добились успеха в поворо­те колеса времени, могут увидеть любую бороздку и извлечь из нее все, что угодно. Сво­бода от зачаровывающей силы взгляда в одну бороздку означает, что воины могут смотреть в любом направлении и видеть, как время отсту­пает от них или приближается.

С такой точки зрения, колесо времени ока­зывает непреодолимое влияние, простирающее­ся на всю протяженность жизни воина и за ее пределы — как в случае собранных в этой книге выражений. Они выглядят сплетенными в коль­цо, живущее своей жизнью. Согласно объясне­нию в системе познания шаманов, это кольцо и является колесом времени.

 

Таким образом, под влиянием колеса времени цель этой книги стала отличной от первона­чального замысла. Сами изречения и только они стали господствующим фактором и вызвали у меня стремление оставаться как можно ближе к тому стилю, в каком они были даны мне — а давались они в духе умеренности и предельной прямоты.

Я безуспешно пытался сделать еще кое-что: распределить высказывания по ряду категорий, которые облегчили бы их чтение. Однако подоб­ная классификация изречений оказалась непри­емлемой. Я не нашел подходящего способа раз­деления чего-то настолько неопределенного и об­ширного, как целостный мир познания, на какие-либо произвольные смысловые категории.

Мне оставалось просто двигаться вслед за высказываниями и позволить им самим создать набросок очертаний мыслей и ощущений шама­нов Древней Мексики в отношении жизни, смер­ти, Вселенной и энергии. Эти мысли связаны с тем, как шаманы понимали не только саму Все­ленную, но и протекающие в нашем мире про­цессы жизни и сосуществования. Еще более важ­но то, что они указывают на возможность одно­временного использования двух систем познания без какого-либо ущерба для личности.

 

ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ

«УЧЕНИЯ ДОНА ХУАНА»

 

***

Сила зависит лишь от того, какого рода знанием владеет человек. Какой смысл в знании вещей, которые беспо­лезны? Они не готовят нас к неожидан­ной встрече с неизвестным.

 

***

Ничто не дается даром в этом мире, и приобретение знания — труднейшая из всех задач, с какими человек может столкнуться.

 

***

Человек идет к знанию так же, как он идет на войну — полностью пробуж­денный, полный страха, благоговения и безусловной решимости. Любое от­ступление от этого правила — роковая ошибка, и тот, кто ее совершит, непре­менно доживет до дня, когда горько пожалеет об этом.

 

Только выполняющий эти четыре условия — быть полностью пробужден­ным, полным страха, благоговения и безусловной решимости — застрахован от ошибок, за которые придется пла­тить; лишь при этих условиях он не будет действовать наугад. Если такой человек и терпит поражение, то он про­игрывает только битву, а об этом не сто­ит слишком сожалеть.

 

***

Слишком сильное сосредоточение на себе порождает ужасную усталость. Человек в такой позиции глух и слеп ко всему остальному. Эта странная ус­талость мешает ему искать и видеть чудеса, которые во множестве находил­ся вокруг него. Поэтому кроме проблем у него ничего не остается.

***

Любому, кто приступает к учению, приходится выкладываться настолько, насколько он способен, и границы обу­чения определяются собственными воз­можностями ученика. Именно поэтому разговоры на тему обучения лишены всякого смысла. Страхи перед знанием — дело обычное; все мы им подверже­ны, и тут ничего не поделаешь. Однако каким бы устрашающим ни было уче­ние, еще страшней представить себе человека, у которого нет знания.

 

***

Сердиться на людей означает счи­тать их поступки чем-то важным. На­стоятельно необходимо избавляться от подобного ощущения. Поступки людей не могут быть настолько важными, что­бы отвести на задний план единствен­ную жизненно важную альтернативу: наши неизменные встречи с бесконеч­ностью.

 

***

Любой путь — лишь один из мил­лиона возможных путей. Поэтому воин всегда должен помнить, что путь — это только путь; если он чувствует, что это ему не по душе, он должен оставить его любой ценой. Любой путь — это всего лишь путь, и ничто не помешает воину оставить его, если сделать это велит ему его сердце. Его решение должно быть свободно от страха и честолюбия. На любой путь нужно смотреть прямо и без колебаний. Воин испытывает его столько раз, сколько находит нужным. Затем он задает себе, и только самому себе, один вопрос: имеет ли этот путь сердце?

 

Все пути одинаковы: они ведут в никуда. Есть ли у этого пути сердце? Если есть, то это хороший путь; если нет, то от него никакого толку. Оба пути ведут в никуда, но у одного есть серд­це, а у другого — нет. Один путь дела­ет путешествие по нему радостным: сколько ни странствуешь — ты и твой путь нераздельны. Другой путь заста­вит тебя проклинать свою жизнь. Один путь дает тебе силы, другой — уничто­жает тебя.

 

***

Это мир счастья, где между веща­ми нет различия, потому что там неко­му спрашивать о различии. Но это не мир людей. Некоторые люди наивно верят, что они живут в двух мирах, что они могут выбирать между мирами, но это только их самонадеянность. Для нас существует лишь один-единственный мир. Мы — люди, и должны безропот­но следовать миру людей.

 

***

У человека есть четыре врага: это страх, ясность, сила и старость. Страх, ясность и сила могут быть побеждены, но не старость. Это самый жестокий враг, которого нельзя победить, можно лишь оттянуть свое поражение.

 

 

КОММЕНТАРИИ

 

 

В абстрактном характере высказыва­ний из первой книги, «Учение дона Хуа­на», заключена сущность всего, что гово­рил дон Хуан в самом начале моего учени­чества. По полному тексту книги видно, что дон Хуан очень много рассказывал о союз­никах, растениях силы, Мескалито, «дым­ке», ветре, речных и горных духах, духе чаппараля и так далее. Позже, когда я спро­сил его, почему он уделял такое внимание этим явлениям, но не обращался к ним впоследствии, он невозмутимо признался, что в начале моего обучения погрузился во весь этот псевдошаманский вздор только ради меня.

 

Я был ошеломлен. Меня удивило то, как он может высказывать такие утвержде­ния, представляющие собой откровенную неправду. Однако он действительно имел в виду именно то, что сказал, а я, без сомне­ний, был тем самым человеком, который мог засвидетельствовать достоверность его слов и расположения духа.

 

— Не относись к этому так серьезно, — смеясь, сказал он. — Занятия всей этой чепухой всегда развлекали меня, а с тобой было еще веселее, так как я знал, что де­лаю это для твоей же пользы.

 

— Для моей пользы, дон Хуан? Что за ерунда?

 

— Да, для твоей пользы. Я обманывал тебя, удерживая твое внимание теми предметами твоего мира, которые вызыва­ли у тебя глубокий интерес, — и ты про­глатывал все целиком: и наживку, и леску, и поставок.

 

Все, что мне было нужно, — твое без­раздельное внимание. Но как я мог добить­ся его от такой недисциплинированной на­туры? Ты сам вновь и вновь говорил мне, что приезжаешь потому, что считаешь мои рассказы об этом мире захватывающими. Однако ты не знал, как выразить, «по ис­пытываемый тобой интерес основан на том факте, что ты смутно согласен с каждым моим словом. Ты думал, что эта неясность, разумеется, и является шаманизмом, и тя­нулся к ней — потому и приезжал.

 

— Ты поступаешь так с каждым, дон Хуан?

 

— Не с каждым, так как ко мне при­ходит не каждый, и, прежде всего, меня самого интересует далеко не каждый. Меня интересовал и интересуешь ты, ты один. Мой учитель, нагваль Хулиан, обманул меня точно так же. Он воспользовался мо­ими чувственностью и жадностью. Он обещал озолотить меня и свести меня со все­ми прекрасными женщинами, которые его окружали. Он пообещал мне богатство, и я попался на удочку. Так с незапамятных вре­мен обманывали всех шаманов моей линии. Шаманы моей линии — не учителя или гуру. Им плевать на широкое распространение своих знаний. Им нужны только пре­емники, а не какие-то люди, смутно заин­тересованные в этих знаниях по неким ин­теллектуальным соображениям.

 

Дон Хуан был прав, когда говорил, что я полностью попался на его удочку. Я дей­ствительно полагал, что нашел шамана и превосходный источник антропологической информации. Именно в то время под покровительством и влиянием дона Хуана я исписывал целые дневники и собирал старинные карты, на которых были указа­ны местоположения городов индейцев яки на протяжении долгих столетий, начиная с иезуитских летописей конца XVIII века. Я отметил все эти города, выявил самые не­значительные изменения и ломал голову над тем, почему эти города меняли свое положение и при каждом таком смещении образуемый ими узор становился несколь­ко иным. Псевдоразмышления о разумнос­ти и обоснованных сомнениях раздавили меня. Я собрал тысячи листков сжатых за­писей и предположений, извлеченных из различных книг и летописей. Я был насто­ящим студентом факультета антропологии. Дон Хуан раздувал мое воображение все­ми доступными средствами.

 

— На пути воинов нет добровольцев, — сказал мне дон Хуан, делая вид, что что-то объясняет. — Человека приходится вы­водить на путь воина против его воли.

 

— Дон Хуан, что мне делать с теми тысячами записей, которые я собрал в ре­зультате твоего обмана? — спросил я его в тот раз.

 

Его ответ стал для меня настоящим потрясением.

 

— Напиши о них книгу! — сказал он. — Я уверен, что если ты начнешь ее писать, то все равно никогда не воспользу­ешься своими записями. Они бесполезны — но кто я такой, чтобы говорить тебе об этом? Придумай сам. Однако не пытайся писать книгу так, как это делает писатель. Сделай это как воин, как воин-шаман.

 

— Что ты имеешь в виду, дон Хуан?

 

— Не знаю. Сам разбирайся.

 

Он был абсолютно прав. Я так и не воспользовался теми записями. Вместо это­го я неожиданно для самого себя написал книгу о непостижимых возможностях су­ществования иной системы познания.

 

 

ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ

«ОТДЕЛЬНОЙ РЕАЛЬНОСТИ»

 

***

Воин знает, что он только человек. Его единственное сожаление заключа­ется в том, что жизнь коротка и он не успеет прикоснуться ко всему, что ему нравится. Но и это для него не пробле­ма; это просто сожаление.

 

***

Чувство собственной важности делает человека безнадежным: тяже­лым, неуклюжим и пустым. Быть вои­ном означает быть легким и текучим.

 

***

Когда видишь поля энергии, чело­веческие существа выглядят как свето­вые волокна, похожие на белую пяти­ну, очень тонкие. Они тянутся от голо­вы к пупку, и человек похож на яйцо из текучих волокон; руки и ноги подобны светящимся протуберанцам, вырываю­щимся в разные стороны.

 

***

Видящие видят, что любой чело­век постоянно находится в контакте со всем остальным миром. Правда, связь эта осуществляется не через руки, а с помощью пучка длинных волокон, ис­ходящих из середины живота. Этими волокнами человек соединен со всем миром, благодаря им он сохраняет рав­новесие, они придают ему устойчи­вость.

 

***

Когда воин научится видеть, он увидит, что человек — это светящееся яйцо, будь он нищий или король. А что можно изменить в светящемся яйце? Что?

 

***

Воина никогда не беспокоит его страх. Вместо этого он думает о чуде­сах видения полей энергии! Все осталь­ное — пустяки, пустые украшения.

 

***

Только дырявый горшок может пы­таться стать человеком знания по своей воле. Трезвомыслящего человека нуж­но затягивать на путь хитростью. Най­дется масса людей, которые с радостью захотят учиться, но эти не в счет. Обыч­но они уже с трещиной. Как пересох­шая бутыль из тыквы, которая с виду в порядке, но начинает течь в ту же ми­нуту, как только в нее наливают воду и появляется давление. Через минуту ее нужно вновь наполнять водой.

 

***

Когда человек не имеет отношения к видению, вещи выглядят в основном одними и теми же в то время, когда он смотрит на мир. С другой стороны, ког­да он научится видеть, ничто не будет выглядеть тем же самым все то время, что он видит эту вещь, хотя она оста­ется той же самой. С точки зрения ви­дящего, человек выглядит как светяще­еся яйцо. Всякий раз, когда вы видите одного и того же человека, он выгля­дит как светящееся яйцо, хотя не то же самое светящееся яйцо.

***

Шаманы Древней Мексики назва­ли союзниками те необъяснимые силы, которые действовали под их руковод­ством. Они назвали эти силы союзни­ками, поскольку считали, что могут использовать их так, как им захочется, — эти представления оказались почти смертельными для шаманов, так как те, кого они называли союзниками, пред­ставляют собой лишенные телесной оболочки существа, населяющие Все­ленную. Современные шаманы называ­ют их неорганическими существами.

 

Спрашивать, в чем заключается предназначение союзников, — все рав­но что задавать вопрос о смысле дея­тельности человека в этом мире. Мы существуем, вот и все. Подобно нам, союзники тоже существуют — и, воз­можно, они появились здесь задолго до нас.

 

***

Выть воином — это самый эффек­тивный способ жить. Воин сомневает­ся и размышляет до того, как принима­ет решение. Но когда оно принято, он действует, не отвлекаясь на сомнения, опасения и колебания. Впереди — еще миллионы решений, каждое из которых ждет своего часа. Это — путь воина.

 

***

Когда воина начинают одолевать сомнения и страхи, он думает о своей смерти. Мысль о смерти — единствен­ное, что способно закалить наш дух.

 

***

Смерть находится везде. Она мо­жет принять вид зажженных фар маши­ны, которая въезжает на холм позади нас. Она может оставаться видимой некоторое время, а потом исчезнуть в темноте, как если бы она покинула нас на время, но она опять появляется на следующем холме, чтобы потом исчез­нуть вновь.

 

Это огни на голове смерти. Она надевает их наподобие шляпы, прежде чем пуститься в галоп. Эти огни она зажгла, бросившись в погоню за нами. Смерть неуклонно преследует нас, и с каждой секундой она все ближе и бли­же. Смерть никогда не останавливает­ся. Просто иногда она гасит огни. Но это ничего не меняет...

 

***

Воин должен прежде всего знать, что его действия бесполезны, но он должен выполнять их, как если бы он не знал об этом. Это то, что шаманы называют контролируемой глупостью.

 

***

Глаза человека предназначены для выполнения двух функций: одна из них — видеть энергетические потоки Все­ленной, а другая — «смотреть на вещи в этом мире». Ни одна из них не явля­ется лучше или важнее другой, но тре­нировать глаза только для смотрения — это постыдная и бессмысленная поте­ря.

***

Воин живет действием, а не думанием о действии или думанием о том, что он будет думать, когда закончит дей­ствовать.

 

***

Воин выбирает путь с сердцем и следует по этому пути. Когда он смот­рит, он радуется и смеется; когда он видит, он знает. Он знает, что жизнь его закончится очень скоро; он знает, что он, как любой другой, не идет ни­куда; и он знает, что ничто не является более важным, чем что-то другое.

 

***

У воина нет ни чести, ни достоин­ства, ни семьи, ни имени, ни родины. Есть только жизнь, которую нужно про­жить. В таких условиях контролируе­мая глупость — единственное, что мо­жет связывать его с ближними.

 

***

Ничто не имеет особого значения, поэтому воин просто выбирает какой-то поступок и совершает его. Но совер­шает так, словно это имеет значение. Его контролируемая глупость застав­ляет его говорить, что его действия очень важны, и поступать соответ­ственно. В то же время он прекрасно понимает, что все это не имеет значе­ния. Так что, прекращая действовать, воин возвращается в состояние покоя и равновесия. Хорошим было его дей­ствие или плохим, удалось ли его завершить — до этого ему нет никакого дела.

 

***

Воин может вообще не совершать никаких поступков. Тогда он ведет себя так, словно эта пассивность реально имеет для него значение. Он прав и в этом случае, потому что и это тоже кон­тролируемая глупость.

 

***

В жизни воина не может быть пус­тоты. Его жизнь заполнена до краев. Все заполнено до краев, и все равно­значно. Для него нет ни побед, ни по­ражений, ни пустоты. Все заполнено до краев и все равно, и его борьба стоит его усилий.

 

***

Обычный человек слишком озабо­чен тем, чтобы любить людей, и тем, чтобы его любили. Воин любит, и все. Он любит всех, кто ему нравится, и все, что ему по душе, но он использует свою контролируемую глупость, чтобы не беспокоиться об этом. Что полностью противоположно тому, чем занимается обычный человек. Любить людей или быть любимым ими — это еще далеко не все, что доступно человеку.

 

***

Воин принимает ответственность за все свои действия, даже за самые пустяковые. Обычный человек занят своими мыслями и никогда не прини­мает ответственности за то, что он де­лает.

 

***

Обычный человек является либо победителем, либо побежденным и, в соответствии с этим, становится пре­следователем или жертвой. Эти два со­стояния превалируют у всех, кто не видит. Видение рассеивает иллюзию по­беды, поражения или страдания.

 

***

Воин знает о своем ожидании и знает, чего он ждет. Когда он ждет, у него нет желаний, и поэтому, какую бы малость он ни получил, это всегда боль­ше, чем он может взять. Если он хочет есть, то справится с этим, потому что не страдает от голода. Если он ранен, то справится с этим, потому что не страдает от боли. Быть голодным или страдать от боли означает, что человек — не воин, и сила голода или боли мо­жет разрушить его.

 

***

Самоограничение — самый худ­ший и самый злостный вид индульгирования. Поступая подобным образом, мы заставляем себя верить, что совер­шаем нечто значительное, чуть ли не подвиг, а в действительности только еще больше углубляемся в самолюбо­вание, давая пищу самолюбию и чув­ству собственной важности.

 

***

То, что воин называет волей, есть сила внутри нас самих. Это не мысль, не предмет, не желание. Воля — это то, что заставляет воина побеждать, когда его рассудок говорит ему, что он повер­жен. Воля — это то, что делает его не­уязвимым. Воля — это то, что позволя­ет шаману пройти сквозь стену, сквозь пространство, в бесконечность.

***

 

Когда человек выбирает путь вои­на, он становится полностью бодрству­ющим, в полной мере осознавая, что обычная жизнь навсегда оставлена по­зади. Средства обычного мира больше не являются для него щитами, и он должен выбрать новый способ жизни, если он хочет выжить.

 

***

К тому моменту, когда человек осознает устрашающую природу зна­ния, он осознает и то, что смерть на этом пути — верный попутчик, неза­менимый партнер, который всегда ря­дом. Смерть является главным факто­ром, превращающим знание в энергию, в реальную силу. Прикосновением смерти завершается все, и все, чего она коснулась, становится Силой.

 

***

Только принятие идеи смерти мо­жет дать воину отрешенность, доста­точную для того, чтобы принуждать себя к чему бы то ни было, равно как и для того, чтобы ни от чего не отказы­ваться. Он знает, что смерть следует за ним по пятам и не даст ему времени ни за что зацепиться, поэтому он пробует все» ни к чему не привязываясь.

 

***

Мы — люди, и наша судьба, наше предназначение — учиться ради откры­тия все новых и новых непостижимых миров. Воин, научившийся видеть, уз­нает, что непознанным мирам нет чис­ла и что все они — здесь, перед нами.

 

***

 

«Смерть — это вращение; смерть — это сияющее облачко над горизон­том; смерть — это мой разговор с то­бой; смерть — это ты и твои записи в блокноте; смерть — это ничто. Ничто! Она здесь, хотя ее нет здесь вообще».

 

***

Дух воина не привязан ни к индульгированию, ни к жалобам, как не при­вязан он ни к победам, ни к поражени­ям. Единственная привязанность вои­на — битва, и каждая битва, которую он ведет, — его последняя битва на этой земле. Поэтому исход ее для него практически не имеет значения. В этой последней битве воин позволяет свое­му духу течь свободно и ясно. И когда он ведет эту битву, он знает, что воля его безупречна. И поэтому он смеется и смеется.

***

Мы непрерывно разговариваем с собой о нашем мире. Фактически, мы создаем наш мир своим внутренним диалогом. Когда мы перестаем разго­варивать с собой, мир становится та­ким, каким он должен быть. Мы обнов­ляем его, мы наделяем его жизнью, мы поддерживаем его своим внутренним диалогом. И не только это. Мы также выбираем свои пути в соответствии с тем, что мы говорим себе. Так мы по­вторяем тот же самый выбор еще и еще, до тех пор, пока не умрем. Потому что мы продолжаем все тот же внутренний диалог. Воин осознает это и стремится прекратить свой внутренний диалог.

 

***

Мир — это все, что заключено здесь. Жизнь, смерть, люди и все ос­тальное, что окружает нас. Мир необъя­тен и непостижим. Мы никогда не смо­жем понять его. Мы никогда не разга­даем его тайну. Поэтому мы должны принимать его таким, как он есть, — чудесной загадкой.

 

***

Вещи, которые делают люди, ни при каких условиях не могут быть бо­лее важными, чем мир. И, таким обра­зом, воин относится к миру как к бес­конечной тайне, а к тому, что делают люди, — как к бесконечной глупости.

КОММЕНТАРИИ

 

 

В высказываниях из «Отдельной ре­альности» начинает с примечательной яс­ностью проявляться то настроение, с каким шаманы Древней Мексики относились ко всем своим усилиям, связанным с намере­нием. Рассказывая о древних шаманах, сам дон Хуан подчеркивал, что чрезвычайно ин­тересным для современных практиков ас­пектом того мира было острое, как бритва, осознание, которое шаманы древности раз­вили в отношении всеобщей силы под на­званием намерение. Они поясняли, что связь каждого из тех людей с этой силой была настолько чистой и четкой, что они могли в свое удовольствие влиять на все вокруг. Дон Хуан говорил, что намерение тех шаманов, доведенное до такой отточен­ной глубины, было единственной помо­щью, какая только существовала у совре­менных практиков. Он выразил это обы­денными словами, сказав, что если бы современные практики были честными пе­ред самими собой, то заплатили бы любую цену за то, чтобы иметь возможность жить под зонтиком такого намерения.

 

Дон Хуан утверждал, что каждый, кто проявляет хотя бы легкий интерес к миру шаманов древности, незамедлительно втя­гивается в круг их острого, как бритва, на­мерения. Для дона Хуана их намерение было чем-то столь неизмеримым, что ни один из нас не способен с этим бороться. Кроме того, он рассудительно говорил, что с таким намерением не нужно бороться, так как это единственное, что следует прини­мать в расчет; оно было сущностью мира тех шаманов — мира, к которому современ­ные практики стремятся больше, чем к чему-либо иному, что только можно вооб­разить.

 

Настроение высказываний из «От­дельной реальности» создано вовсе не моим собственным намерением. Это на­строение проявилось независимо от моих целей и желаний. Можно сказать, что оно оказалось совершенно противоположным моим замыслам. Скрытый в тексте книги загадочный виток колеса времени внезап­но пришел в движение и проявился в со­стоянии напряженности — того напряже­ния, которое определило направление моих усилий.

 

Если говорить о моих ощущениях в то время, когда я писал «Отдельную реаль­ность», то я могу правдиво утверждать, что считал себя счастливчиком, погруженным в антропологическую полевую работу, так что мои чувства и мысли были настолько далеки от мира шаманов древности, на­сколько это вообще возможно. У дона Хуа­на было иное мнение. Будучи закаленным воином, он знал, что я едва ли смогу освободиться от магнетической тяги намерения, созданного теми шаманами. Я погружался в него независимо от своего желания и от того, верил в него или нет.

 

Такое положение дел вызвало у меня подсознательную тревогу. Это было не то беспокойство, какое можно было бы опре­делить или выявить — его трудно было даже осознать. Оно пронизывало все мои поступки, не предоставляя мне никакой возможности осознанно поразмыслить о нем. Могу лишь сказать, что я был смер­тельно напуган, хотя не смог бы объяснить, чего именно боюсь.

 

Я много раз пытался проанализиро­вать это ощущение страха, но мгновенно начинал испытывать утомление и уста­лость. Я сразу понимал, что мои вопросы к самому себе безосновательны и излишни, в результате чего прекращал попытки ана­лиза. Я обратился к дону Хуану с вопроса­ми о моем состоянии, желая получить от него совет и поддержку.

 

— Ты просто боишься, — сказал он. — Вот и все. Не пытайся определить загадочные причины своего страха. Зага­дочная причина находится прямо перед тобой, в пределах досягаемости — это намерение шаманов Древней Мексики. Ты имеешь дело с их миром, и этот мир время от времени показывает тебе свое лицо. Ра­зумеется, тебе трудно выдержать такое зрелище. Впрочем, временами это трудно и для меня. Любому из нас тяжело его выдержать.

 

— Ты говоришь загадками, дон Хуан.

 

— Да, пока это кажется загадкой. Ког­да-нибудь ты все поймешь. Сейчас просто глупо пытаться говорить об этом или что-то объяснять. Все, что я попробую объяс­нить тебе, будет лишено смысла. В данный момент какие-нибудь непостижимые ба­нальности показались бы тебе бесконечно более осмысленными.

 

Он был совершенно прав. Причиной всех моих страхов действительно была одна банальность, которой я стыдился тог­да и стыжусь сейчас, — я боялся одержи­мости демонами. Этот страх возник у меня еще в детстве: все необъяснимое, разуме­ется, становилось чем-то злым и пагуб­ным, что стремилось погубить меня.

 

Чем пикантнее становились пояснения дона Хуана, связанные с миром древних шаманов, тем острее становилось мое ощу­щение необходимости защитить себя. Это чувство невозможно было выразить слова­ми. Это была не просто потребность защи­титься; скорее, это было желание уберечь достоверность и неоспоримую ценность того мира, в котором живут человеческие существа. Единственным знакомым мне миром был мой мир. Если он подвергался опасности, у меня немедленно возникала реакция — она проявлялась в том особом страхе, который я никогда не смогу объяс­нить. Он был похож на тот страх, какой, должно быть, испытывает человек при попытке объять собственную беспредельность. Это не был страх смерти или уве­чья — нет, нечто неизмеримо более глубо­кое. Он был настолько глубок, что любой шаман-практик запутался бы при любой по­пытке осмыслить его.

 

— Ты окольным путем пришел прямо к понятию воина, — сказал дон Хуан.

 

В то время он уделял концепции вои­на бесконечное внимание. Он говорил, что воин, разумеется, представляет собой не­что большее, чем просто принцип. Это об­раз жизни; этот образ жизни является един­ственным средством, сдерживающим страх, и единственным каналом, с помо­щью которого практик может обеспечить свободное течение своей деятельности. Без концепции воина было бы невозможно пре­одолеть все камни преткновения на пути знания.

 

Дон Хуан определял воина прежде все­го как бойца. Это особое настроение, кото­рому способствует намерение шаманов древности, и любой человек способен пе­рейти к этому настроению.

 

— Намерение тех шаманов, — гово­рил дон Хуан, — было таким отточенным, таким мощным, что уплотняло структуру воина, хотя сам практик мог об этом даже не подозревать.

 

Коротко говоря, для шаманов Древней Мексики воин был настолько согласован­ной с протекающей вокруг него битвой, настолько бдительной боевой единицей, что в его чистейшей форме воину не нуж­но было ничего лишнего для того, чтобы выжить. Не было необходимости делать воину какие-либо подарки, ободрять его словами или действиями или пытаться уте­шать и воодушевлять его — все это уже встроено в структуру самого воина. По­скольку эта структура определялась намерением шаманов Древней Мексики, они за­ранее позаботились о том, чтобы в нее вош­ло все, что только может понадобиться. Окончательным результатом стал боец, сра­жающийся в одиночестве и обеспеченный в рамках его безмолвных убеждений всеми побудительными силами, необходимыми для продвижения вперед без жалоб и по­требности в одобрении.

 

Лично мне концепция воина показа­лась захватывающей — и, одновременно, одной из самых пугающих, с какими я ког­да-либо сталкивался. Я считал, что, если приму этот принцип, то он обратит меня в слепое подчинение, не оставив ни време­ни, ни возможности осмотреться, возразить или выразить недовольство. Высказывание жалоб было привычкой всей моей жизни, и» честно говоря, я готов был бороться не на жизнь, а на смерть, чтобы сохранить ее. Я считал высказывание недовольства признаком чувствительного, смелого и честно­го человека, не испытывающего колебаний при выражений своих убеждений, симпатий и антипатий. Если всему этому пред­стояло превратиться в боевую единицу, то я потерял бы больше, чем мог себе позво­лить.

 

Такими были мои невысказанные мысли. И все же я завидовал целеустрем­ленности, спокойствию и безупречности воина. Одним из величайших средств, ко­торыми воспользовались шаманы Древней Мексики для укрепления концепции вои­на, была идея отношения к смерти как к спутнику, наблюдающему за нашими по­ступками. Дон Хуан говорил, что, как толь­ко человек принимает этот принцип — пусть даже в самой мягкой форме, -— воз­никает мост над пропастью, разделяющей наш мир повседневных занятий, и то, что находится впереди, но не имеет названия — то, что теряется в тумане и кажется не­существующим. Это нечто настолько неяс­но, что его нельзя использовать как точку отсчета, и все же оно есть, оно бесспорно существует.

 

Дон Хуан утверждал, что единствен­ным существом на земле, способным пере­сечь этот мост, является воин: безмолвный в своей борьбе; неукротимый, так как ему нечего терять; работоспособный и дей­ственный, так как ему предстоит обрести все.

 

 

ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ

«ПУТЕШЕСТВИЯ В ИКСТЛАН»

 

***

Люди, как правило, не отдают себе отчета в том, что в любой момент ме­тут выбросить из своей жизни все что угодно. В любое время. Мгновенно.

 

***

Человек не должен беспокоиться о том, чтобы сделать фотографии или магнитофонные записи. Все это изли­шества спокойной жизни. Во всем, что мы делаем, по-настоящему необходимо лишь одно — «дух». Человек должен беспокоиться лишь о духе, который убывает.

 

***

Воин не нуждается в личной исто­рии. В один прекрасный день он обна­руживает, что в ней нет никакой нуж­ды, и просто избавляется от нее.

 

***

«Я собираюсь взять твоего отца в качестве примера, чтобы проиллюстри­ровать мою точку зрения на личную ис­торию. Твой отец знает о тебе все. По­этому ты для него — как раскрытая кни­га. Он знает, кто ты такой, что из себя представляешь и чего стоишь. И нет на земле силы, которая могла бы заставить его изменить свое отношение к тебе.

 

Естественно, такое интимное зна­ние о тебе есть и у всех твоих друзей. У каждого, кто тебя знает, сформировал­ся определенный образ твоей личнос­ти. И любым своим действием ты как бы подпитываешь и еще больше фик­сируешь этот образ. Личная история постоянно нуждается в том, чтобы ее сохраняли и обновляли. Поэтому ты рассказываешь своим друзьям и род­ственникам обо всем, что делаешь. С другой стороны, для воина, у которого нет личной истории, нет необходимос­ти в объяснениях, его действия не мо­гут никого рассердить или разочаро­вать, а самое главное — он не связан ничьими мыслями и ожиданиями».

 

***

Когда отсутствует какая бы то ни было определенность, мы все время алертны, мы постоянно готовы к прыж­ку. Гораздо интереснее не знать, за ка­ким кустом прячется кролик, чем вес­ти себя так, словно тебе все давным-давно известно.

 

***

Пока человек чувствует, что наи­более важное и значительное явление в мире — это его персона, он никогда не сможет по-настоящему ощутить ок­ружающий мир. Точно зашоренная ло­шадь, он не видит в нем ничего, кроме самого себя.

***

Смерть — наш вечный попутчик. Она всегда находится слева от нас на расстоянии вытянутой руки, и смерть — единственный мудрый советчик, ко­торый всегда есть у воина. Каждый раз, когда воин чувствует, что все склады­вается из рук вон плохо и он на грани полного краха, он оборачивается нале­во и спрашивает у своей смерти, так ли это. И его смерть отвечает, что он оши­бается и что кроме ее прикосновения нет ничего, что действительно имело бы значение. Его смерть говорит: «Но я же еще не коснулась тебя!»

 

***

Если воин что-то решил, он идет до конца, но при этом он непременно принимает на себя ответственность за то, что он делает. Что именно воин де­лает — значения не имеет, но он дол­жен знать, зачем он это делает, и дей­ствовать без сомнений и сожалений.

 

***

В мире, где за каждым охотится смерть, нет времени на сожаления или сомнения. Время есть лишь на то, что­бы принимать решения, И не важно, в чем будут заключаться эти решения. Ничто не является более или менее се­рьезным и важным, чем что-то другое. В мире, где смерть — это охотник, нет больших или малых решений. Един­ственное решение заключается в том, что воин должен встретиться лицом к лицу со своей неотвратимой смертью.

 

***

Воин должен учиться быть доступ­ным и недоступным на поворотах пути. Для воина бессмысленно непреднаме­ренно оказываться доступным в любое время, точно так же, как совершенно бессмысленно прятаться, когда все вок­руг знают, что сейчас он прячется.

 

***

Для воина быть недоступным — значит прикасаться к окружающему его миру бережно. Съесть не пять перепе­лов, а одного. Не калечить растения лишь для того, чтобы сделать жаровню. Не подставляться без необходимости силе ветра. И, превыше всего, — ни в коем случае не истощать себя и других. Не пользоваться людьми, не выжимать из них все до последней капли, особен­но из тех, кого любишь.

 

***

Беспокойство неизбежно делает человека доступным, он непроизволь­но раскрывается. Тревога заставляет его в отчаянии цепляться за что попа­ло, а зацепившись, он уже обязан исто­щить либо себя, либо то, за что заце­пился. Охотник-воин, с другой сторо­ны, знает, что в его ловушки еще не раз попадет дичь, поэтому он не беспоко­ится. Беспокоиться — это значит ста­новиться доступным, неосознанно до­ступным.

 

***

Быть недоступным — вовсе не оз­начает прятаться или скрываться. И не означает, что нельзя иметь дело с людь­ми. Охотник-воин недоступен потому, что не выжимает из своего мира все до последней капли. Он слегка касается его, оставаясь в нем ровно столько, сколько необходимо, и затем быстро уходит, не оставляя никаких следов.

 

***

Быть воином-охотником — значит не просто ставить ловушки. Охотник добывает дичь не потому, что устанав­ливает ловушки, и не потому, что знает распорядки своей добычи, но потому, что сам не имеет никаких распорядков. И в этом — его единственное решаю­щее преимущество. Охотник не уподоб­ляется тем, на кого он охотится. Они скованы жесткими распорядками, пута­ют след по строго определенной про­грамме, и все причуды их легко пред­сказуемы. Охотник же свободен, текуч и непредсказуем.

 

***

Для обычного человека мир кажет­ся странным своим свойством либо нагонять скуку, либо быть с ним не в ладах. Для воина мир странен, потому что он огромен, устрашающ, таинствен, непостижим. Воин должен с полной ответственностью отнестись к своему пребыванию здесь — в этом чудесном мире, сейчас — в это чудесное время.

 

***

Воин должен научиться отдавать себе отчет в каждом действии, сделать каждое действие осознанным. Ведь мы пришли сюда ненадолго, и времени, которое нам отпущено, слишком мало, действительно слишком мало для того, чтобы прикоснуться ко всем чудесам этого странного мира.

 

***

Поступки обладают силой. Особен­но когда тот, кто их совершает, знает, что это — его последняя битва. В дей­ствии с полным осознанием того, что это действие может стать для тебя пос­ледней битвой на земле, есть особое всепоглощающее счастье.

 

***

Воин должен сосредоточить вни­мание на связующем звене между ним и его смертью, отбросив сожаление, печаль и тревогу. Сосредоточить вни­мание на том факте, что у него нет вре­мени. И действовать соответственно этому знанию. Каждое из его действий становится его последней битвой на земле. Только в этом случае каждый его поступок будет обладать силой. А ина­че все, что человек делает в своей жиз­ни, так и останется действиями глуп­ца.

 

***

«Смерть ожидает нас, и то, что мы делаем в этот самый миг, вполне мо­жет стать нашей последней битвой на этой земле. Я называю это битвой, по­тому что это — борьба. Подавляющее большинство людей переходит от дей­ствия к действию без борьбы и без мыс­лей. Воин-охотник же, наоборот, тща­тельно взвешивает каждый свой посту­пок. И поскольку он очень близко знаком со своей смертью, он действует рассу­дительно, так, словно каждое его дей­ствие — последняя битва. Только дурак может не заметить, насколько воин-охотник превосходит своих ближних — обычных людей. Воин-охотник с дол­жным уважением относится к своей последней битве. И вполне естествен­но, что последний поступок должен быть самым лучшим. Это доставляет ему удовольствие. И притупляет страх».

 

***

Воин — это безупречный охотник, который охотится на силу; он не опья­нен и не безумен, у него нет ни време­ни, ни желания добиваться чего-то об­маном, лгать самому себе или совер­шать неверные действия — ставки слишком высоки. Ставками являются его безупречная и избавленная от изли­шеств жизнь, которую он так долго ук­реплял и совершенствовал. Он не со­бирается отбрасывать это, совершая какие-нибудь глупые просчеты или ошибочно принимая одно за другое.

***

Человек, любой человек, заслужи­вает всего, что составляет человечес­кую судьбу, — радости, боли, печали и борьбы. Но природа поступков челове­ка не имеет значения, если он действу­ет как подобает воину.

 

Если дух его разрушен, ему нужно просто укрепить его — очистить и сде­лать совершенным. Укрепление духа— единственное, ради чего действитель­но стоит жить. Не действовать ради укрепления духа — значит стремиться к смерти, а стремиться к смерти — зна­чит не стремиться ни к чему вообще, потому что к ней в лапы каждый из нас попадает независимо ни от чего. Стрем­ление к совершенствованию духа вои­на — единственная задача, достойная нашего времени, достойная нас как че­ловеческих существ.

 

***

Нет в мире ничего более трудного, чем принять настроение воина. Беспо­лезно пребывать в печали и ныть, чув­ствуя себя вправе этим заниматься, и верить, что кто-то другой что-то дела­ет с нами. Никто ничего не делает ни с кем, и менее всех — с воином.

***

Воин — прежде всего охотник. Он учитывает все. Это называется контро­лем. Но, закончив свои расчеты, он дей­ствует. Он отпускает поводья рассчи­танного действия, и оно совершается как бы само собой. Это — отрешен­ность. Воин никогда не уподобляется листу, отданному на волю ветра. Никто не может сбить его с пути. Намерение воина непоколебимо, его суждения — окончательны, и никому не под силу заставить его поступать вопреки само­му себе. Воин настроен на выживание, и он выживает, выбирая наиболее оп­тимальный образ действия.

 

***

Воин — всего лишь человек, про­сто человек. Ему не под силу вмешать­ся в предначертания смерти. Но его бе­зупречный дух, который обрел силу, пройдя сквозь невообразимые трудно­сти, несомненно способен на время остановить смерть. И этого времени достаточно для того, чтобы воин в пос­ледний раз насладился воспоминанием о своей силе. Можно сказать, что это — сговор, в который смерть вступает с тем, чей дух безупречен.

 

***

Воспитание не имеет никакого зна­чения. То, что определяет наш путь, называется личной силой. Личность че­ловека — это суммарный объем его личной силы. И только этим суммар­ным объемом определяется то, как он живет и как умирает.

 

***

Личная сила — это чувство. Что-то вроде ощущения удачи или счастья. Можно назвать ее настроением. Воин — это охотник за силой. На нее необхо­димо охотиться и накапливать ее в те­чение целой жизни борьбы.

 

***

Воин действует, как если бы он знал, что он делает, даже когда на са­мом деле он не знает ничего. Обычный человек по-разному действует в отно­шении того, что считает правдой, и того, что считает ложью. Воин действу­ет безупречно в обоих случаях.

 

***

Воин не испытывает угрызений совести за что-либо содеянное, так как оценивать собственные поступки как низкие, отвратительные или дурные означает приписывать самому себе нео­правданную значительность.

 

Весь смысл заключается в том, чему именно человек уделяет внимание. Мы либо делаем себя жалкими, либо делаем себя сильными — объем затра­чиваемых усилий остается одним и тем же.

 

***

Люди говорят нам с момента наше­го рождения, что мир такой-то и такой-то и все обстоит так-то и так-то. У нас нет выбора. Мы вынуждены принять, что мир именно таков, каким его нам описывают.

 

***

 

Искусство воина состоит в сохра­нении равновесия между ужасом быть человеком и чудом быть человеком.

 

 

КОММЕНТАРИИ

 

 

К тому времени, когда я писал «Путе­шествие в Икстлан», вокруг меня воцари­лась самая загадочная атмосфера. Дон Хуан Матус принял в отношении моего повсед­невного поведения определенные чрезвы­чайно прагматичные меры. Он очертил не­которые принципы деятельности и хотел, чтобы я неукоснительно следовал им. Он поставил передо мной три задачи, имею­щие самое отдаленное отношение к моему миру обыденной жизни — или к какому-либо миру вообще. Он хотел, чтобы в обыч­ной жизни я любыми доступными спосо­бами старался стирать свою личную исто­рию. Затем он потребовал, чтобы я отбросил свои привычные действия, а в завершение сказал, что мне нужно расстать­ся с чувством собственной важности.

 

— Как мне добиться всего этого, дон Хуан? — спросил я его.

 

— Не представляю, — ответил он. — Никто из нас не имеет никакого представ­ления о том, как сделать это прагматично и эффективно. И все же, начиная действовать, мы делаем это, даже не понимая, что имен­но нам помогло.

 

— Сейчас ты столкнулся с тем же зат­руднением, с каким в свое время встретил­ся я сам, — продолжал он. — Уверяю тебя, что это затруднение вызвано полным отсут­ствием в нашей жизни представления о том, что заставляет нас меняться. Когда учи­тель поставил передо мной эту задачу, мне потребовалось для ее решения только одно: понимание того, что это можно сделать. Как только я понял это, у меня все получи­лось — сам не знаю, как именно. Я бы по­советовал тебе поступить точно так же.

 

Я принялся высказывать самые наду­манные жалобы, ссылаясь на то, что зани­маюсь изучением общественных наук и привык к обоснованным практическим ука­заниям, которые опираются на практичес­кие методы, а не на нечто туманное и осно­ванное на магических приемах.

 

— Говори, что хочешь, — смеясь, от­ветил дон Хуан, — а когда твой поток жа­лоб иссякнет, забудь о сомнениях и делай то, о чем я тебя попросил.

 

Дон Хуан был прав. Все, что было не­обходимо мне — вернее, все, что было не­явно необходимо какой-то загадочной час­ти меня, — уловить саму идею. Тому «я», которого я знал всю свою жизнь, было нуж­но нечто намного большее, чем просто идея: ему требовалась подготовка, понукания и руководство. Однако успехи настолько за­интриговали меня, что выполнение задачи стирания привычных действий, потери чув­ства собственной важности и отказа от лич­ной истории превратились в подлинное удовольствие.

 

— Ты стоишь прямо перед путем вои­нов, — походя сказал дон Хуан, поясняя мне эти таинственные успехи.

 

Он медленно и методично направлял мою осознанность ко все более сильной сосредоточенности на абстрактном уточне­нии той концепции воина, которую назы­вал путем воинов. Он объяснил, что путь воинов представляет собой совокупность идей, утвержденных шаманами Древней Мексики. Они выстроили эту структуру благодаря своей способности видеть энер­гию так, как она течет во Вселенной. Та­ким образом, путь воинов представлял со­бой наиболее гармоничное сочетание энер­гетических фактов — несократимых истин, определяемых исключительно направлени­ем течения энергии во Вселенной. Дон Хуан категорически заявлял, что в пути воинов нет ничего такого, что можно было бы ос­порить или изменить. Он являлся един­ственной в своем роде совершенной струк­турой, и любой, кто следовал по этому пути, овладевал энергетическими фактами, не допускающими ни возражений, ни рассуж­дений в отношении их действенности и значимости.

 

Дон Хуан сказал, что шаманы древно­сти назвали эту структуру путем воинов, так как она охватывала все яркие возмож­ности, с которыми воин может столкнуть­ся на пути знания. В своих поисках таких возможностей эти шаманы были чрезвы­чайно внимательными и методичными. По словам дона Хуана, они действительно были способны включить в свои абстракт­ные построения все, что в человеческих силах.

 

Дон Хуан сравнил путь воинов с ве­личественным сооружением, любой эле­мент которого является опорным; един­ственная функция каждого элемента заклю­чается в том, чтобы поддержать душу воина в его роли инициированного шамана и сделать его движения легкими и испол­ненными значения. Он недвусмысленно заявил, что путь воинов был жизненно важ­ным построением, без которого новообра­щенные шаманы затерялись бы в беспре­дельности Вселенной.

 

Дон Хуан назвал путь воинов венцом славы шаманов Древней Мексики. Он счи­тал его их важнейшим вкладом, самой су­тью их трезвости.

 

— Неужели путь воинов так неверо­ятно важен, дон Хуан? — однажды спро­сил его я.

 

— «Невероятно важен» — это просто слова. Путь воинов — это все. Это вопло­щение умственного и физического здоро­вья. Я не могу объяснить этого иначе. То, что шаманы Древней Мексики создали та­кое построение, означает для меня, что они находились на вершине своего могущества, на пике счастья, в высшей точке радости.

 

На том уровне прагматического согла­сия или отрицания, на который, как мне казалось, я опустился в то время, точное и беспристрастное приятие пути воина было для меня совершенно невозможным. Чем больше дон Хуан рассказывал о пути вои­нов, тем сильнее становилось мое ощуще­ние того, что в действительности он про­сто пытается окончательно вывести меня из равновесия.

 

Таким образом, руководство дона Ху­ана было скрытым. Оно проявлялось в ко­лоссальной ясности, однако, хотя я сам того не осознавал, изречениями из «Путеше­ствия в Икстлан» дон Хуан стремительно подталкивал меня вперед, разгонял до ог­ромной скорости, стоял у меня над душой. Время от времени я считал, что либо уже оказался на грани настоящего согласия с существованием иной системы познания, либо был настолько равнодушен к проис­ходящему, что не заботился о том, каким именно образом это происходит.

 

Разумеется, я в любой миг мог уйти от всего этого, но это было бы неразумно. То ли опека дона Хуана, то ли интенсивное применение концепции воина каким-то образом укрепили меня до такой степени, что я уже не испытывал прежнего страха. Я оказался в ловушке, но на самом деле это уже не имело никакого значения. Я пони­мал только то, что останусь рядом с доном Хуаном.

ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ

«СКАЗОК О СИЛЕ»

 

***

Уверенность в себе воина и самоуверенность обычного человека — это разные вещи. Обычный человек ищет признания в глазах окружающих, назы­вая это уверенностью в себе. Воин ищет безупречности в собственных глазах и называет это смирением. Обычный че­ловек цепляется за окружающих, а воин рассчитывает только на себя. Разница между этими понятиями огромна. Са­моуверенность означает, что ты знаешь что-то наверняка; смирение воина — это безупречность в поступках и чув­ствах. Обычный человек цепляется за подобного себе человека, воин цепля­ется за бесконечность.

 

***

Есть множество вещей, которые воин может делать в определенное вре­мя, из тех, которые несколько лет на­зад показались бы ему безумием. Сами по себе эти вещи не изменились, изме­нилось его представление о себе. Не­возможное тогда стало вполне возмож­ным сейчас.

 

***

Единственно возможный для вои­на курс — это действовать неуклонно, не оставляя места для отступления. Он достаточно знает о пути воина, чтобы поступать должным образом, но его старые привычки и повседневная рути­на жизни могут препятствовать ему на его пути.

 

***

Если воин в чем-то добивается ус­пеха, то этот успех должен приходить мягко, пусть даже с огромными усили­ями, но без потрясений и навязчивых идей.

 

***

Именно внутренний диалог при­жимает к земле людей в повседневной жизни. Мир для нас такой-то и такой-то или этакий и этакий лишь потому, что мы сами себе говорим о нем, что он такой-то и такой-то или этакий и этакий. Вход в мир шаманов открыва­ется лишь после того, как воин научит­ся останавливать свой внутренний ди­алог.

 

***

Ключом к шаманизму является из­менение нашей идеи мира. Остановка внутреннего диалога — единственный путь к этому. Все остальное — просто разговоры. Все, что бы вы ни сделали, за исключением остановки внутренне­го диалога, ничего не сможет изменить ни в вас самих, ни в вашей идее мира.

 

***

Главная помеха для воина — внут­ренний диалог: это ключ ко всему. Ког­да воин научится останавливать его, все становится возможным. Самые неверо­ятные проекты становятся выполнимы­ми.

 

***

Воин берет свою судьбу, какой бы она ни была, и принимает ее в абсолют­ном смирении. Он в смирении прини­мает себя таким, каков он есть, но не как повод для сожаления, а как живой вызов.

 

***

Смирение воина и смирение нище­го — невероятно разные вещи. Воин ни перед кем не опускает голову, но в то же время он никому не позволяет опус­кать голову перед ним. Нищий, напро­тив, падает на колени и шляпой метет пол перед тем, кого считает выше себя. Но тут же требует, чтобы те, кто ниже его, мели пол перед ним.

 

***

Утешение, небеса, страх — все это слова, которые создают настроения, которым человек учится, даже не спра­шивая об их ценности. Так черные маги завладевают его преданностью.

 

***

Окружающие нас люди являются черными магами. И тот, кто с ними, тот тоже черный маг. Задумайтесь на секун­ду. Можете ли вы уклониться от тро­пы, которую для вас проложили ваши близкие? Нет. Ваши мысли и поступки навсегда зафиксированы в их термино­логии. Это рабство. Воин, с другой стороны, свободен от всего этого. Сво­бода стоит дорого, но цена не невоз­можна. Поэтому бойтесь своих тюрем­щиков, своих учителей. Истратьте вре­мени и сил, боясь свободы.

 

***

Слабая сторона слов в том, что они заставляют нас чувствовать себя осве­домленными, но когда мы оборачива­емся, чтобы взглянуть на мир, они все­гда предают нас, и мы опять смотрим на мир как обычно, без всякого просвет­ления. Поэтому воин предпочитает дей­ствовать, а не говорить. В результате он получает новое описание мира, в кото­ром разговоры не столь важны, а но­вые поступки имеют новые отражения.

 

***

Воин рассматривает себя как бы уже мертвым, поэтому ему нечего те­рять. Самое худшее с ним уже случи­лось, поэтому он ясен и спокоен. Если судить о нем по его поступкам, то ни­когда нельзя заподозрить, что он заме­чает все.

 

***

Знание — это наиболее пугающая вещь, особенно для воина. Но если воин однажды принимает пугающую природу знания, то он отбрасывает саму возможность ужасаться. Знание для воина является чем-то таким, что при­ходит сразу, поглощает его и проходит.

 

***

Знание приходит, летя, как крупи­цы золотой пыли, той самой пыльцы, которая покрывает крылья бабочек. Так что для воина знание похоже на ливень, на пребывание под дождем из крупиц темно-золотой пыли.

 

***

Всегда, когда прекращается внут­ренний диалог, мир разрушается, и на поверхность выходят незнакомые гра­ни нас самих, как если бы до этого они содержались под усиленной охраной наших слов.

 

***

Мир неизмерим. Как и мы, как и каждое существо, которое есть в этом мире.

 

***

Воины выигрывают свои битвы не потому, что они бьются головами о сте­ны, а потому, что берут их. Воины пры­гают через стены; они не разрушают их.

 

***

Воин должен культивировать чув­ство, что у него есть все необходимое для этого экстравагантного путеше­ствия, которым является его жизнь. В случае воина все, что для этого нужно, — это быть живым. Жизнь — это ма­ленькая прогулка, которую мы предпри­нимаем сейчас, жизнь сама по себе до­статочна, сама себя объясняет и запол­няет.

 

Понимая это, воин живет соответ­ственно. Поэтому можно смело сказать, что опыт всех опытов — это быть жи­вым.

 

***

Обычный человек считает, что индульгировать в сомнениях и колебани­ях — это признак чувствительности и духовности. Правда состоит в том, что обычный человек очень далек от того, чтобы быть чувствительным. Он обма­нывает себя не намеренно, но его ма­ленький разум превращает себя в чудо­вище или святого, но на самом деле он слишком мал для такой большой фор­мы, какую заполняет чудовище или святой.

 

***

Быть воином — это не значит про­сто желать им быть. Это, скорее, бес­конечная битва, которая будет длиться до последнего момента. Никто не рож­дается воином, точно так же, как никто не рождается обычным человеком. Мы сами себя делаем тем или другим.

 

***

Воин умирает трудным способом. Его смерть должна бороться с ним. Воин не отдается смерти так просто.

 

 

***

Человеческие существа — это не объекты. Они — круглые, светящиеся существа, не объекты, а чистое осозна­ние, не имеющее ни плотности, ни гра­ниц. Представление о плотном мире лишь облегчает наше путешествие на земле, это описание, созданное нами для удобства, но не более.

 

***

Наш разум заставляет нас забыть, что описание — это только описание, и, прежде чем осознать это, человечес­кие существа сами заключают себя в заколдованный круг, из которого они редко вырываются в течение отпущен­ного им времени жизни.

 

***

Люди — воспринимающие суще­ства. Однако воспринимаемый ими мир является иллюзией — иллюзией, со­зданной описанием, которое им внуша­ли с момента, когда они появились на свет.

 

Мы, светящиеся существа, рожда­емся с двумя кольцами силы, но для создания мира используем только одно из них. Это кольцо, которое замыкает­ся на нас в первые годы жизни, есть разум и его компаньон, речь. Именно они, столковавшись между собой, и состряпали этот мир при помощи опи­сания и его догматических и незыбле­мых правил, а теперь поддерживают его.

 

***

Секрет светящихся существ заклю­чается в том, что у них есть кое-что та­кое, что почти никогда не использует­ся, — воля. Уловка шаманов — это та же уловка обычного человека. У обоих есть описание мира. Обычный человек поддерживает свое при помощи разу­ма, а шаман — при помощи воли. Оба описания имеют свои законы, и эти за­коны поддаются восприятию. Но опи­сание шамана гласит, что воля более всеобъемлюща, чем разум.

 

Воин позволяет себе воспринимать и поддерживать оба описания — мира разума и мира воли. Это единственный способ использовать повседневный мир как вызов и как средство накопить достаточно личной силы для обретения целостности самого себя.

 

***

Только воин может выстоять на пути знания. Воин не жалуется и ни о чем не сожалеет. Его жизнь — беско­нечный вызов, а вызовы не могут быть плохими или хорошими. Вызовы — это просто вызовы.

 

***

Основное различие между воином и обычным человеком заключается в том, что воин все принимает как вы­зов, тогда как обычный человек прини­мает все как благословение или прокля­тие.

 

***

Воин должен быть текучим и из­меняться в гармонии с окружающим миром, будь это мир разума или мир воли. Реальная опасность для воина возникает тогда, когда выясняется, что мир — это ни то и ни другое. Считает­ся, что единственный выход из этой критической ситуации — продолжать действовать так, как если бы ты верил. Секрет воина в том, что он верит, не веря. Разумеется, воин не может про­сто сказать, что он верит, и на этом ус­покоиться. Это было бы слишком лег­ко. Простая вера устранила бы его от анализа ситуации. Во всех случаях, ког­да воин должен связать себя с верой, он делает это по собственному выбору. Воин не верит, воин должен верить.

 

***

Смерть — это необходимая добав­ка к «должен верить». Без осознания смерти все становится обычным, незна­чительным. Мир потому и является не­измеримой загадкой, что смерть посто­янно выслеживает нас. Без осознания присутствия нашей смерти нет ни силы, ни тайны. Долг верить, что мир таин­ствен и непостижим, — это выражение самого глубокого предрасположения воина.

 

***

Сила всегда открывает воину куби­ческий сантиметр шанса. Искусство воина состоит в том, чтобы быть не­прерывно текучим, иначе он не успеет ухватиться за этот шанс.

 

***

Обычный человек привык осозна­вать только то, что считает важным для себя. Но настоящий воин должен осоз­навать все и всегда.

 

***

Целостность самого себя — очень таинственное дело. Нам нужна лишь малая часть ее для выполнения слож­нейших жизненных задач. Но когда мы умираем, мы умираем целостными. Шаман задается вопросом: если мы умираем с целостностью самих себя, то почему бы тогда не жить с ней?

 

***

Для воина главнейшим правилом в жизни является выполнять свои ре­шения столь тщательно, что ничто, слу­чившееся в результате его действий, не может его удивить и уж тем более — истощить его силы.

 

***

Когда воин принимает решение, он должен быть готов к смерти. Если он готов умереть, то не будет никаких ло­вушек, никаких неприятных сюрпризов и никаких ненужных поступков. Все должно мягко укладываться на свое место, потому что он не ожидает ни­чего.

 

***

Воин, как учитель, прежде всего, должен обучить своего ученика одной возможности — способности действо­вать, не веря, не ожидая наград. Дей­ствовать только ради самого действия. Успех дела учителя зависит от того, насколько хорошо и насколько грамот­но он ведет своего ученика именно в этом особом направлении.

 

***

В помощь стиранию личной исто­рии воин, как учитель, должен обучить своего ученика трем техникам. Они зак­лючаются в избавлении от чувства соб­ственной важности, принятии ответ­ственности за свои поступки и исполь­зовании смерти как советчика. Без благоприятного эффекта этих техник стирание личной истории может выз­вать в ученике неустойчивость, ненуж­ную и вредную двойственность отно­сительно самого себя и своих поступ­ков.

 

***

Нет никакого способа избавиться от жалости к самому себе, освободить­ся от нее с пользой. Она занимает оп­ределенное место и имеет определен­ный характер в жизни обычного чело­века — определенный фасад, который видно издалека. Поэтому каждый раз, когда предоставляется случай, жалость к самому себе становится активной. Такова ее история. Если человек меня­ет фасад жалости к самому себе, то он убирает и ее выдающееся положение. Фасады изменяют, изменяя использо­вание элементов самого фасада. Жа­лость к себе полезна для того, кто ею пользуется, потому что он чувствует свою важность и считает, что заслужи­вает лучших условий, лучшего обраще­ния. Она еще и потому имеет значение, что человек не хочет принимать ответ­ственность за поступки, которые по­буждают его жалеть самого себя.

 

***

Изменение фасадов жалости к себе означает только то, что воин переносит прежде важные составляющие на вто­рой план. Жалость к самому себе по-прежнему остается чертой его характе­ра, однако теперь она занимает место на заднем плане — подобно тому, как представления о надвигающейся смер­ти, о смирении воина или об ответ­ственности за свои поступки когда-то тоже существовали на заднем плане и никак не использовались до тех пор, пока воин не стал воином.

 

***

Воин признает свою боль, но не индульгирует в ней. Поэтому настрое­ние воина, который входит в неизвест­ность, — это не печаль. Напротив, он весел, потому что он чувствует смире­ние перед своей удачей, уверенность в том, что его дух неуязвим, и, превыше всего, полное осознание своей эффек­тивности. Радость воина исходит из его признания своей судьбы и его правди­вой оценки того, что лежит перед ним.

 

 

КОММЕНТАРИИ

 

 

«Сказки о силе» отмечают мой пол­ный провал. В то время, когда происходили описанные в этой книге события, я стра­дал от тяжелого эмоционального сдвига, пе­реломного момента воина. Дон Хуан Матус покинул этот мир, оставив в нем четы­рех своих учеников. Дон Хуан использовал ко всем личный подход и поставил перед каждым свою задачу. Я считал эту задачу неким плацебо, не имеющим никакого зна­чения в сравнении с тяжестью нашей по­тери.

 

Никакие надуманные задачи не могли смягчить горечь от ощущения того, что нам никогда уже не увидеть дона Хуана. Моей первой просьбой к дону Хуану, разумеется, стали слова о том, что я хотел бы отпра­виться вместе с ним.

 

— Ты еще не готов, — сказал он. — Будь реалистичен.

 

— Но я мог бы приготовиться в мано­вение ока, — заверил его я.

 

— Не сомневаюсь. Если ты и будешь готов, то только не для меня. Мне требует­ся совершенная действенность. Мне нуж­ны безупречная воля, безупречная дисцип­линированность. Этого у тебя еще нет. Они появятся, ты движешься к ним, но сейчас их у тебя еще нет.

 

— Но ведь ты смог бы забрать меня с собой, дон Хуан — даже если я еще не готов и не совершенен.

 

— Думаю, да, но я не стану этого де­лать. Это оказалось бы для тебя постыд­ным расточительством. Поверь мне, ты потерял бы все. Не настаивай. Назойли­вость не относится к миру воинов.

 

Этого заявления было достаточно, что­бы я прекратил свои просьбы. Однако внут­ренне я с тоской желал уйти вместе с ним, выйти за пределы всего, что я знал и счи­тал нормальным и реальным.

 

Когда наступил тот миг, когда дон Хуан окончательно покидал этот мир, он превра­тился в какую-то разноцветную газообраз­ную светимость. Он стал чистой энергией, свободно текущей во Вселенной. В тот мо­мент мое ощущение потери стало таким нестерпимым, что мне захотелось умереть. Я позабыл обо всем, что говорил дон Хуан, и без малейших колебаний решил бросить­ся в пропасть. Я рассчитывал, что если сделаю это, то в миг смерти дон Хуан обя­зан будет взять меня с собой и спасти хотя бы те крохи осознания, что во мне оста­лись.

 

Однако по каким-то причинам, не­объяснимым как с точки зрения убеждений моей обычной системы познания, так и с позиции системы познания мира шаманов, я не погиб. Я остался один в мире повсед­невной жизни, а три мои когорты рассея­лись по всему миру. Я стал незнакомцем для самого себя, и это сделало мое одиночество еще более горьким.

 

Я считал себя неким провокатором, каким-то шпионом, которого дон Хуан по неясным соображениям оставил здесь пос­ле себя. Высказывания из книги «Сказки о силе» показывают неведомое качество это­го мира — не мира шаманов, а мира обы­денной жизни, которая, по словам дона Хуана, так же загадочна и богата, как и все остальное. Чтобы насладиться чудесами мира повседневной жизни, нужно только одно: достаточная отрешенность. Однако еще больше отрешенности нам необходи­мы достаточные страсть и отрешенность.

 

— Чтобы этот мир, который кажется таким банальным, смог распахнуться и явить нам свои чудеса, воин должен лю­бить его, — предупреждал меня дон Хуан.

 

Когда он произнес эти слова, мы на­ходились в пустыне Соноры.

 

— Быть в этой дивной пустыне и смот­реть на эти изрезанные пики ненастоящих гор, которые на самом деле созданы пото­ками лавы давно исчезнувших вулканов, — это очень тонкое ощущение, — говорил он. — Замечать, что некоторые из кусков обсидиана возникли при таких высоких температурах, что на них еще сохранились признаки их происхождения, — это слав­ное чувство. В них полно силы. Бесцельно бродить среди этих изрезанных вершин и находить те куски кварца, что способны ло­вить радиоволны, — вот что замечательно. Единственным недостатком этого величе­ственного пейзажа является то, что пере­ход к чудесам этого мира — к чудесам лю­бого мира, — требует, чтобы человек был воином: молчаливым, собранным, отре­шенным, закаленным под натиском непоз­нанного. Ты еще недостаточно закален, и потому твой долг заключается в поиске полноты — только после этого ты можешь говорить о путешествии в Бесконечность.

 

Тридцать пять лет своей жизни я про­вел, добиваясь зрелости воина. В поисках этого ощущения закаленности под натис­ком непознанного я посетил места, не под­дающиеся никаким описаниям. Я уходил туда незаметно и без приглашения, и точно так же возвращался назад. Воины действу­ют бесшумно и одиноко, и, когда воины уходят или возвращаются, они делают это так незаметно, что никто об этом не знает. Добиваться зрелости воина иным путем означало бы действовать напоказ, и пото­му это недопустимо.

 

Изречения из «Сказок о силе» стали для меня самым острым напоминанием о том, что намерение тех шаманов, которые жили в Мексике в древности, по-прежне­му безупречно в своем проявлении. Колесо времени неуклонно движется вокруг меня, заставляя всматриваться в те бороздки, которые остаются логически связанными, хотя в их отношении любые слова бес­сильны.

 

— Достаточно сказать, — говорил од­нажды дон Хуан, — что беспредельность этого мира, будь то мир шаманов или обыч­ных людей, настолько очевидна, что толь­ко заблуждение не позволяет нам этого за­метить. Попытка объяснить заблуждаю­щимся существам, что значит затеряться в бороздках колеса времени, — самое бес­смысленное, что только может делать воин. Таким образом, он полностью убеждается, что эти путешествия представляют собой единственную принадлежность его состо­яния воина.

 

 

ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ

«ВТОРОГО КОЛЬЦА СИЛЫ»

 

***

Человек становится мужествен­ным, когда ему нечего терять. Мы ма­лодушны только тогда, когда есть еще что-то, за что мы можем цепляться.

 

***

У воина нет возможности отдавать что бы то ни было на волю случая. Воин реально влияет на результаты событий силой своего осознания и своего несги­баемого намерения.

 

***

Если воин хочет отдать долг за все то добро, которое для него сделали, и у него нет возможности сделать это по отношению к конкретному человеку, который когда-то помог ему, он может сделать свой вклад в человеческий дух. Это может быть очень немного, но, сколько бы он ни вложил, этого всегда будет более чем достаточно.

 

***

После описания мира в очень пре­красной и просвещенной манере уче­ный в пять часов уходит домой отды­хать от своих замечательных построе­ний.

 

***

Человеческая форма представляет собой существующий во Вселенной и связанный исключительно с человечес­кими существами конгломерат энерге­тических полей. Шаманы назвали его человеческой формой, потому что за время жизни человека эти энергетичес­кие поля искажаются и контролируют­ся привычками и неверным использо­ванием.

 

***

Воин знает, что измениться он не может. Но хотя ему это прекрасно из­вестно, он все же пытается изменить себя. Это единственное преимущество, которое воин имеет перед обыкновен­ным человеком. Воин не испытывает разочарования, когда, пытаясь изме­ниться, терпит неудачу.

 

***

Чтобы вспугнуть человеческую форму и стряхнуть ее, воины должны быть безупречны в своем стремлении измениться. После долгих лет безупреч­ности наступит такой момент, когда человеческая форма уже не может вы­держать ее и уходит. Это означает, что придет такой миг, когда энергетические поля, искажавшиеся в течение жизни под влиянием привычек, распрямляют­ся. Несомненно, при таком распрямле­нии энергетических полей воин испы­тывает сильное потрясение и даже мо­жет погибнуть, однако безупречный воин непременно выживет.

 

***

Единственная свобода для воина состоит в том, что он должен быть бе­зупречным. Безупречность является не только свободой, но и единственным способом вспугнуть человеческую форму.

 

***

Любой привычке для функциони­рования необходимы все ее составные части. Если некоторые части отсутству­ют, привычка разрушается. Привычка нуждается во всех своих составных ча­стях, чтобы оставаться живой.

 

***

Битва происходит именно здесь, на этой земле. Мы — человеческие суще­ства. Кто знает, что ожидает нас и ка­кого рода силу мы можем иметь?

 

***

Мир людей поднимается и опуска­ется, и люди поднимаются и опускают­ся вместе со своим миром. Воинам не­зачем следовать за подъемами и спус­ками их ближних.

 

***

Ядром нашего существа является акт восприятия, а магической тайной нашего бытия — акт осознания. Вос­приятие и осознание является обособ­ленной нерасчленимой функциональ­ной единицей.

 

***

Мы делаем выбор только один раз. Мы выбираем быть воином или быть обычным человеком. Другого выбора просто не существует. Не на этой зем­ле.

 

***

Путь воина приводит человека в новую жизнь, и эта новая жизнь долж­на быть полностью новой. Он не мо­жет вносить в эту новую жизнь свои уродливые старые пути.

 

***

Особое значение воины всегда при­дают первому событию из любой серии событий, так как оно является подлин­ным знаком. Воины рассматривают та­кое событие как программу или карту того, что должно произойти впослед­ствии.

 

***

Человеческим существам нравит­ся, когда им говорят, что следует делать, однако еще больше им нравится сопро­тивляться и не делать того, о чем им говорили. Именно поэтому они преж­де всего запутываются в ненависти к тому, кто им советует что-то делать.

 

***

Каждый имеет достаточно личной силы для чего угодно. В случае воина фокус состоит в том, чтобы отвернуть свою личную силу от своих слабостей и направить ее к своей цели воина.

 

***

Все могут видеть, хотя мы выби­раем не помнить, что мы видим.

 

 

КОММЕНТАРИИ

 

 

Прежде чем я написал «Второе коль­цо силы», прошли годы. Дон Хуан давно ушел, и изречения из этой книги представ­ляют собой воспоминания о том, что он когда-то говорил, — воспоминания, выз­ванные новыми обстоятельствами, новым этапом развития. В моей жизни возник еще один персонаж. Это был член когорты дона Хуана — Флоринда Матус. Все ученики дона Хуана понимали, что после ухода дона Хуана Флоринда по каким-то причинам осталась здесь, чтобы завершить после­днюю часть нашей подготовки.

 

— Ты не достигнешь полноты, пока не научишься без уязвленности принимать распоряжения от женщины, — говорил дон Хуан. — Однако эта женщина не должна быть случайной. Она должна быть особен­ной, она должна обладать силой и такой безжалостностью, которая не позволит тебе стать той шишкой, которой ты видишь себя в мечтах.

 

Конечно, я посмеялся над этими сло­вами. Я подумал, что он просто шутит. Однако истина заключалась в том, что он совсем не шутил. Однажды вернулись Фло­ринда Доннер-Грау и Тайша Абеляр, и мы отправились в Мексику. В Гвадалахаре мы вошли в универсальный магазин и нашли там Флоринду Матус, самую замечатель­ную женщину, какую мне только доводилось видеть: очень высокая, пять футов одиннадцать дюймов ростом, худая, угло­ватая, с прекрасным и очень молодым, не­смотря на возраст, лицом.

 

— Ага! Вот вы где! — воскликнула она, увидев нас. — Три мушкетера! «Пеп-бойз»: Ини, Мини и Мо! А я вас повсюду ищу!

 

Без лишних разговоров она взяла ру­ководство в свои руки. Флоринда Доннер-Грау, разумеется, была вне себя от радос­ти. Тайша Абеляр вела себя, по обыкнове­нию, очень сдержанно, а я был обижен, почти разъярен. Я понимал, что такая рас­становка не сработает. Я был готов к стыч­ке с этой женщиной с того самого мига, когда она раскрыла свой дерзкий рот и ляп­нула всю эту чушь: «"Пеп-бойз": Ини, Мини и Мо».

 

Однако неожиданные черты, которые были у меня в запасе, пришли мне на по­мощь и не позволили мне проявить гнев или раздражение, и я прекрасно сошелся с Флориндой — лучше, чем можно было меч­тать. Он руководила нами железной рукой. Она стала непререкаемой царицей наших жизней. У нее были сила и отрешенность, позволившие ей на самом тонком уровне провести работу по нашей настройке. Она не позволяла нам впадать в жалость к себе или высказывать жалобы, когда что-то было нам не по нраву. Она была совсем не похо­жа на дона Хуана. Ей не хватало его трезвости, однако этот недостаток уравновеши­вался другим качеством: она была неверо­ятно быстрой. Чтобы разобраться в любой ситуации и мгновенно начать делать то, чего от нее ожидали, ей было достаточно одного взгляда.

 

Одним из ее излюбленных трюков — я получал от него безграничное удоволь­ствие — был сухой, официальный вопрос, обращенный к аудитории или к той группе людей, с которой она разговаривала: «Из­вестно ли кому-то из присутствующих о давлении и вытеснении газов?» Она зада­вала этот вопрос с совершенно серьезным лицом. После того как аудитория отклика­лась возгласами: «Нет! Не известно!», она говорила: «Значит, я могу рассказать то, что считаю нужным?» — и она действительно делала это, то есть «высказывала» все, что считала нужным. Временами она выкиды­вала такие возмутительные номера, что я катался по полу от смеха.

 

Другим ее классическим вопросом была фраза: «Известно ли кому-то хоть что-то о сетчатой оболочке у шимпанзе? Нет?» — после этого Флоринда принималась не­сти всякую чушь о сетчатке шимпанзе. Это был самый счастливый и насыщенный пе­риод в моей жизни. Я был ее поклонником и преданным сторонником.

 

Однажды у меня появился свищ на бедренной кости — результат давнего па­дения в лощину с колючими кактусами, когда в мое тело впилось около семидесяти пяти иголок. Одна из них то ли не была извлечена полностью, то ли оставила в ране грязь или осколок, что и привело годы спу­стя к возникновению свища.

 

— Пустяки, — сказал мой врач. — Это просто гнойник, и его нужно вскрыть. Очень простая операция. Чтобы вычистить его, мне понадобится всего пара минут.

 

Я посоветовался с Флориндой, и она сказала:

 

— Ты — нагваль. Ты либо выздоро­веешь, либо умрешь. Никакой двусмыслен­ности, никакой раздвоенности в поведении. Если ты, нагваль, идешь к врачу, чтобы он вскрыл тебе свищ, то, похоже, ты потерял свою силу. Нагваль умирает от свища? Ка­мой позор!

 

Другие ученики дона Хуана, кроме Флоринды Доннер-Грау и Тайши Абеляр, не обращали на Флоринду никакого вни­мания. Она была для них пугающей фигу­рой. Она никогда не дала бы им той свобо­ды, какую они считали своим правом. Она никогда не потакала их притворным играм в шаманизм и прерывала их деятельность всякий раз, когда они отклонялись от пути воинов.

 

Борьба между учениками описана в тексте «Второго кольца силы» более чем откровенно. Ученики дона Хуана были про­игранной ставкой, переполненной вспыш­ками самовлюбленности, во время которых каждый тянул других в своем направлении и подчеркивал собственную значимость.

 

Все, что происходило в нашей жизни с того момента, случалось под глубоким влиянием Флоринды Матус, хотя она ни­когда не выходила на первый план. Она всегда оставалась фигурой в тени — мудрой, веселой и безжалостной. Мы с Флориндой Доннер-Грау полюбили ее так, как не любили больше никого; перед своим уходом она оставила Флоринде Доннер-Грау свое имя, драгоценности и деньги, изя­щество и находчивость. Я чувствовал, что вряд ли когда-нибудь напишу книгу о Фло­ринде Матус. Единственной, кто мог бы сделать это, является Флоринда Доннер-Грау — ее подлинная наследница, дочь сре­ди дочерей. Я был как Флоринда Матус — только фигура на заднем плане, поставлен­ная туда доном Хуаном, чтобы разрушить одиночество воина и порадоваться моему путешествию по земле.

ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ

«ДАРА ОРЛА»

 

 

***

Искусство сновидения — это спо­собность владеть своим обычным сном, переводя его в контролируемое состо­яние сознания при помощи особой формы внимания, которое называется вниманием сновидения, или вторым вниманием.

 

***

Искусство сталкинга — это сово­купность приемов и установок, позво­ляющих находить наилучший выход из любой мыслимой ситуации.

***

Воинам рекомендуется не иметь никаких материальных вещей, на кото­рых концентрировалась бы их сила, фокусироваться на духе, на действи­тельном полете в неведомое, а не на тривиальных вещах.

 

Каждый, кто хочет следовать пути воина, должен освободиться от страс­ти владеть и цепляться за вещи.

 

***

Видение является знанием на уров­не тела. Ведущая роль зрения воздей­ствует на знание тела и создает иллю­зию, что оно связано с глазами.

 

***

Потеря человеческой формы подоб­на спирали. Она дает воину свободу помнить себя как конгломерат полей энергии, а это, в свою очередь, делает его еще более свободным.

 

***

Воин знает, что он ждет, и он зна­ет, чего он ждет, и, пока он ждет, он насыщает свои глаза миром. Для воина окончательное выполнение его задачи является наслаждением, радостью бес­конечности.

 

***

Ход жизни воина неизменен. Вы­зов в том, насколько далеко уйдет он по узкой дороге, насколько безупреч­ным он будет в пределах этих неруши­мых границ...

 

***

Действия людей не влияют на во­ина, потому что у него больше нет ни­каких ожиданий. Странный покой ста­новится руководящей силой его жизни. Он воспринял одну из концепций жиз­ни воина — отрешенность.

 

***

Сама по себе отрешенность еще не означает мудрости, тем не менее явля­ется преимуществом, позволяя воину мгновенно переоценивать ситуацию и пересматривать свою позицию. Чтобы пользоваться этим дополнительным преимуществом адекватно и правиль­но, необходимо, однако, чтобы воин непрестанно сражался на протяжении всей своей жизни.

 

***

Я уже отдан силе,

что правит моей судьбой.

 

Я ни за что не держусь,

поэтому мне нечего защищать.

 

У меня нет мыслей,
поэтому я увижу.

 

Я ничего не боюсь,

 поэтому я буду помнить себя.

 

Отрешенный, с легкой душой,

я проскочу мимо Орла,

чтобы стать свободным.

***

Намного легче двигаться в услови­ях максимального стресса, чем быть безупречным в обычных обстоятель­ствах.

 

***

Человеческие существа разделены надвое. Правая сторона, которую назы­вают тональ, схватывает все, что мо­жет воспринимать интеллект. Левая сторона — нагваль — царство, черты которого неописуемы, мир, который невозможно заключить в слова. Левая часть до какой-то степени воспринима­ется (если это можно назвать восприя­тием) всем нашим телом, — отсюда его сопротивление концептуализации.

 

***

Все способности, возможности и достижения шаманизма, от самых про­стых до самых немыслимых, заключе­ны в самом человеческом теле.

 

***

Сила, правящая судьбой всех жи­вых существ, называется Орлом. Не потому, что это орел или что-то еще, имеющее нечто общее с орлом либо как-то к нему относящееся, а потому, что для видящего она выглядит как не­измеримый иссиня-черный Орел, сто­ящий прямо, как стоят орлы, высотой уходя в бесконечность.

 

***

Орел пожирает осознание всех су­ществ, мгновение назад живших на земле, а сейчас мертвых. Они летят к клюву Орла, как бесконечный поток мотыльков, летящих на огонь, чтобы встретить своего хозяина и причину того, что они жили. Орел разрывает эти маленькие осколки пламени, расклады­вая их, как скорняк шкурки, а затем съе­дает, потому что осознание является пищей Орла.

 

***

Орел — сила, правящая судьбой живых существ, — видит всех этих су­ществ сразу и совершенно одинаково. Поэтому у человека нет никакого спо­соба разжалобить Орла, просить у него милости или надеяться на снисхожде­ние. Человеческая часть Орла слишком мала и незначительна, чтобы затронуть целое.

 

***

Хотя Орла и не волнуют обстоя­тельства жизни любого живого суще­ства, каждому из них он сделал дар.

 

По-своему, своими собственными средствами, каждое из них, если поже­лает, имеет власть сохранить силу осоз­нания, силу не повиноваться зову смер­ти и тому, чтобы быть пожранным. Каждому живому существу была даро­вана сила, если оно того пожелает, ис­кать проход к свободе и пройти через него. Для того видящего, который ви­дит этот проход, и для тех существ, ко­торые прошли сквозь него, совершен­но очевидно, что Орел дал этот дар для того, чтобы увековечить осознание.

 

***

Проскочить к свободе не означает вечной жизни в том смысле, как обыч­но понимается вечность — как непре­рывная бесконечная жизнь. Воин про­сто сохраняет осознание, обычно рас­падающееся в момент умирания. В момент перехода тело во всей его полноте озаряется знанием. Каждая клет­ка мгновенно осознает себя и целост­ность всего тела.

 

***

Дар Орла, свобода, — это не на­града, не подарок, это шанс иметь шанс.

 

***

Воин никогда не бывает осажден­ным. Находиться в осаде означает, что имеешь какую-то личную собствен­ность, которую могут подвергнуть оса­де. У воина же ничего в мире нет, кро­ме его безупречности, а безупречности ничто угрожать не может. Однако в бит­ве за собственную жизнь воин должен стратегически использовать все допус­тимые средства.

 

***

Первым принципом искусства сталкинга является то, что воин сам выбирает место для битвы. Воин никог­да не вступает в битву, не зная окружа­ющей обстановки.

 

***

Отбрасывать все лишнее — второй принцип искусства сталкинга. Воин ничего не усложняет. Он нацелен на то, чтобы быть простым.

 

***

Всю имеющуюся в его распоряже­нии сосредоточенность он применяет к решению вопроса о том, вступать или не вступать в битву, так как каждая бит­ва является для него сражением за свою жизнь — это третий принцип искусст­ва сталкинга. Воин должен быть гото­вым и испытывать желание провести свою последнюю схватку здесь и сей­час. Однако он не делает это беспоря­дочно.

 

***

Воин расслабляется, отходит от са­мого себя, ничего не боится. Только тог­да силы, которые ведут человеческие существа, откроют воину дорогу и по­могут ему. Только тогда. Это и есть чет­вертый принцип искусства сталкинга.

 

***

Встречаясь с неожиданным и не­понятным и не зная, что с этим делать, воин на какое-то время отступает, по­зволяя своим мыслям бродить бесцель­но. Воин занимается чем-то другим. Тут годится все что угодно. Это — пятый принцип искусства сталкинга.

 

***

Шестой принцип искусства сталкинга: воин сжимает время, даже мгно­вения идут в счет. В битве за собствен­ную жизнь секунда — это вечность, которая может решить исход сражения. Воин нацелен на успех, поэтому он эко­номит время, не теряя ни мгновения.

 

***

Чтобы применять седьмой прин­цип искусства сталкинга, необходимо использовать все остальные принципы, — он сводит воедино предыдущие шесть: сталкер никогда не выдвигает себя на первое место. Он всегда выгля­дывает из-за сцены.

 

***

Применение этих принципов при­водит к трем результатам. Первый — сталкер обучается никогда не прини­мать самого себя всерьез, уметь смеять­ся над собой. Если он не боится выгля­деть дураком, он может одурачить кого угодно. Второй — сталкер приобрета­ет бесконечное терпение. Он никогда не спешит и никогда не волнуется. Третий — сталкер бесконечно расширяет свои способности к импровизациям.

 

***

Сталкеры обращены лицом ко вре­мени наступающему. Обычные люди смотрят на время, уходящее от нас. Только воины могут менять направле­ние и поворачиваться лицом к надви­гающемуся на нас времени.

 

***

У воинов только одна цель — их свобода. Умереть и быть съеденным Орлом — это не вызов. С другой сто­роны, проскочить мимо Орла и стать свободным — исключительная доб­лесть.

 

***

Когда воины говорят о времени, они не имеют в виду что-то такое, что измеряется движением часовой стрел­ки. Время является сущностью внима­ния, из времени состоят эманации Орла, и, по существу, когда входишь в любой аспект «другого я», то знакомишься со временем.

 

***

Воин не может больше плакать, и единственным выражением боли явля­ется дрожь, приходящая откуда-то из самых глубин Вселенной, как если бы одна из эманаций Орла была болью, и, когда она достигает воина, дрожь вои­на бесконечна.

 

 

КОММЕНТАРИИ

 

 

Изучение высказываний, извлеченных из «Дара Орла», вызвало у меня весьма при­мечательное ощущение. Я мгновенно ощу­тил проявившееся с невиданной силой же­сткое кольцо намерения шаманов Древней Мексики. Тогда я без тени сомнений понял, что изречения из этой книги подчиняются их колесу времени. Более того, я осознал, что это относится ко всему, что я сделал в прошлом, включая создание книги «Дар Орла», и в не меньшей степени сказывает­ся на том, что я делаю сейчас, в том числе и на создании этой книги.

 

Поскольку мне очень трудно описать это яснее, остается только одна возмож­ность: принять этот факт с полным смире­нием. Шаманы Древней Мексики действи­тельно разработали иную систему позна­ния и, исходя из элементов этой системы познания, все еще способны воздействовать на меня сегодня самым благотворным и во­одушевляющим образом.

 

Благодаря усилиям Флоринды Матус, которая вовлекла меня в изучение наибо­лее изощренных вариантов стандартных шаманских техник, разработанных шама­нами древности, — например, перепрос­мотра, — мне удалось, к примеру, увидеть полученный с помощью дона Хуана опыт с такой силой, какую я никогда не мог бы даже вообразить. Книга «Дар Орла» стала результатом такого нового видения дона Ху­ана Матуса.

 

Для дона Хуана Матуса перепросмотр означал повторное переживание и полный пересмотр событий жизни во всей их це­лостности. Он никогда не тратил время на мелкие подробности изощренных вариан­тов этой древней техники. Флоринда, на­против, отличалась придирчивой дотошно­стью. В течение долгих месяцев она гото­вила меня к переходу к тем аспектам перепросмотра, которые я вплоть до насто­ящего времени не в состоянии описать.

 

— То, что ты чувствуешь, — обшир­ность воина, — поясняла она. — Есть тех­ники. Их очень много. Однако важнее все­го тот человек, который ими пользуется, и его стремление пройти с их помощью до самого конца.

 

Перепросмотр личности дона Хуана в понятиях Флоринды привел к возникно­вению новых взглядов на дона Хуана с са­мыми мучительными подробностями и по­ниманием. Это было нечто намного более сильное, чем беседы с самим доном Хуа­ном. Именно прагматизм Флоринды обес­печил мне изумительные прозрения в от­ношении тех практических возможностей, которые ни в малейшей степени не волно­вали нагваля Хуана Матуса. Будучи насто­ящей прагматичной женщиной, Флоринда не питала в отношении самой себя ни ил­люзий, ни мании величия. Она говорила, что является тем пахарем, который не мо­жет позволить себе упустить ни единого поворота на пути.

 

— Воин должен двигаться очень мед­ленно, — советовала она, — и извлекать прок из всего, что встречается на пути вои­нов. Одним из самых примечательных до­стоинств является способность с непоколе­бимой силой сосредоточивать свое внима­ние на переживаемых событиях — этой способностью обладаем все мы как воины. Воины могут сосредоточивать это внима­ние даже на тех людях, с которыми никог­да не встречались. Конечный результат та­кой глубокой сосредоточенности всегда ока­зывается одним и тем же: воину становится доступной вся полнота стилей поведения, от давно забытых до совершенно новых. Попробуй сам.

 

Я последовал ее совету и, разумеется, сосредоточился на доне Хуане. Я вспомнил все, что происходило в каждый миг. Я вспомнил такие подробности, каких вооб­ще не должен был помнить. Благодаря тру­дам Флоринды я смог восстановить огром­ный пласт своего общения с доном Хуаном, а также чрезвычайно важные детали, кото­рых прежде совершенно не замечал.

 

Дух изречений из «Дара Орла» стал для меня таким потрясением, благодаря им мне открылось то глубокое внимание, ка­кое дон Хуан уделял предметам этого мира на пути воинов, являющемся воплощением максимума человеческих возможностей. Эта движущая сила пережила его самого и не потеряла ни капли своей энергии. У меня возникло искреннее ощущение, что дон Хуан никуда не уходил, и я дошел до того, что действительно слышал, как он ходит по дому. Я обратился с вопросом об этом к Флоринде.

 

— О, это пустяки, — сказала она. — Это означает только то, что пустота нагваля Хуана Матуса дотягивается и прикаса­ется к тебе независимо от того, где сейчас находится его осознанность.

 

Ее ответ еще больше озадачил и заин­триговал меня, одновременно повергнув в еще большее уныние. Хотя Флоринда была самым близким человеком для нагваля Ху­ана Матуса, она выглядела совершенно не похожей на него. Единственной их общей чертой являлась пустота. Они уже не были людьми. Дон Хуан вообще не существовал как личность: вместо личности существо­вал набор историй, каждая из которых уме­стно подходила к обсуждаемой в данный момент ситуации, — набор поучительных историй и шуток, несущих на себе приме­ты его трезвости и умеренности.

 

Флоринда была такой же — одна ис­тория следовала за другой, однако ее исто­рии были связаны с людьми. Они были похожи на высшую форму сплетен, или на слухи, поднявшиеся благодаря ее обезличенности до непостижимых высот эффективности и занимательности.

 

— Мне хотелось бы, чтобы ты изучил одного человека, невероятно похожего на тебя самого, — сказала она мне однаж­ды. — Я хочу, чтобы ты перепросмотрел этого человека так, как будто знал его всю свою жизнь. Этот человек занимал выда­ющееся место в образовании нашей линии. Его звали Элиас — нагваль Элиас. Я на­зываю его «нагваль, потерявший рай».

 

Это история о том, что нагваль Элиас был воспитан иезуитом, который научил его читать, писать и играть на клавесине. Он выучил его латинскому языку. Нагваль Эли­ас мог читать священное писание на латин­ском так же бегло, как ученый человек. Бо­гословие являлось его предназначением, однако он был индейцем, а в те времена ни одного индейца не пустили бы за кафедру церкви. Он был слишком пугающим, слиш­ком темнокожим — настоящим индейцем. Священники относились к высшим слоям общества, они были потомками испанцев: белыми, голубоглазыми, приятными на вид и представительными. В сравнении с ними нагваль Элиас выглядел настоящим медве­дем, но он долго боролся за право стать священником, так как наставник разжигал его стремление обещанием того, что Гос­подь позаботится о том, чтобы Элиаса по­святили в сан.

 

Он стал дьячком в церковном приходе своего наставника, и однажды в церковь вошла настоящая ведьма. Ее звали Амалия. Поговаривали, что она — та еще штуч­ка. Так или иначе, все закончилось тем, что она соблазнила несчастного дьячка, кото­рый влюбился в Амалию так сильно и без­надежно, что в конце концов оказался в хижине нагваля. Со временем он стал нагвалем Элиасом — образованным, начитанным человеком, с которым следовало считаться. Казалось, звание нагваля созда­но именно для него. Оно обеспечивало ему ту анонимность и действенность, какую он не смог бы достичь в повседневном мире.

 

Он был сновидящим — и таким ис­кусным, что в бестелесном состоянии по­сетил самые малоизвестные области Все­ленной. Временами он даже приносил с собой предметы, приглянувшиеся ему сво­ими очертаниями; это были совершенно не­постижимые вещи. Он называл их «вымыс­лами». У него была целая коллекция таких предметов.

 

— Я хочу, чтобы ты сосредоточил свое внимание перепросмотра на этих «выдум­ках», — потребовала Флоринда. — Я хочу, чтобы в результате ты смог почувствовать их запах и осязать их руками, пусть даже ты никогда не видел их и знаешь только то, что я сейчас рассказала. Добиться такой со­средоточенности означает установить не­кую точку отсчета, подобно тому, как при решении алгебраического уравнения ре­зультат вычисляется с помощью какой-то третьей переменной. Ты сможешь с бес­конечной ясностью увидеть нагваля Хуана Матуса, используя в качестве опорной точ­ки кого-то третьего.

 

Книга «Дар Орла» представляет собой глубокий обзор того, чем занимался со мной дон Хуан, пока он оставался в этом мире. Тот взгляд на дона Хуана, которого я до­бился благодаря своим новым умениям в перепросмотре — и использованию нагва­ля Элиаса в качестве опорной точки, — ока­зался бесконечно интенсивнее, чем любые мои представления о нем, когда он еще жил здесь. Полученным в результате перепрос­мотра взглядам недостает живого тепла, однако они обладают точностью и яснос­тью неодушевленных предметов при при­стальном наблюдении.

 

 

ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ

«ОГНЯ ИЗНУТРИ»

 

 

***

Без печали и тоски полнота недо­стижима. Без них не может быть завер­шенности, ибо без них не может быть ни доброты, ни уравновешенности. А мудрость без доброты и знание без уравновешенности бесполезны.

 

***

Чувство собственной важности — главнейший и самый могущественный из врагов человека. Его уязвляют и оби­жают действия либо посягательства со стороны ближних, и это делает его сла­бым. Чувство собственной важности заставляет человека всю его жизнь чув­ствовать себя кем-то или чем-то оскор­бленным.

 

***

Тот, кто встал на путь знания, дол­жен обладать огромным воображени­ем. На пути знания ничто не бывает таким ясным, как нам бы того хотелось.

 

***

Если видящий способен добиться своего, имея дело с мелким тираном, то он определенно сможет без вреда для себя встретиться с неизвестным и даже выстоять в столкновении с непознава­емым.

 

***

Может показаться естественным, что воин, способный остаться самим собой в столкновении с неизвестным, гарантированно может справляться с мелкими тиранами. Но в действитель­ности это не так. Именно из-за этой ошибки погибли многие великолепные видящие древности. Ничто так не зака­ляет дух воина, как необходимость иметь дело с невыносимыми людьми, обладающими реальной властью и си­лой. Это — совершенный вызов. Толь­ко в таких условиях воин обретает урав­новешенность и ясность, без которых невозможно выдержать натиск непоз­наваемого.

 

***

«Неизвестное» — это то, что скры­то от человека неким подобием завесы из имеющей ужасающую фактуру тка­ни бытия. Однако оно находится в пре­делах досягаемости. В определенный момент времени неизвестное становит­ся известным. «Непознаваемое» же — нечто, не поддающееся ни осмысле­нию, ни осознанию. Непознаваемое никогда не перейдет в разряд известно­го, но тем не менее, оно всегда где-то рядом. Оно захватывает и восхищает своим великолепием, и в то же время его грандиозность и безграничность повергает в смертельный ужас.

 

***

Мы воспринимаем. Это — точно установленный факт. Но то, что имен­но мы воспринимаем, не относится к числу фактов, столь же однозначно ус­тановленных. Ибо мы обучаемся тому, что и как воспринимать.

 

***

Воины утверждают, что мир объек­тов существует лишь постольку, поскольку таким его делает наше осоз­нание. В реальности же есть лишь эма­нации Орла — текучие, вечно меняю­щиеся, и в то же время неизменные, вечные.

 

***

Глубочайший изъян незакаленных воинов заключается в том, то они стре­мятся забыть о чудесности того, что они видят. Их потрясает сам факт того, что они видят, и они начинают верить, что все дело в их собственной гениальнос­ти. Чтобы одолеть почти непобедимую вялость человеческого состояния, зака­ленный воин должен быть безукориз­ненным. То, что воины делают с тем, что видят, намного важнее самого ви­дения.

 

***

 

Страх — одна из величайших сил в жизни воинов, потому что он застав­ляет их учиться.

 

***

Все живые существа стремятся к смерти. Это — истина, в которой воин не может не отдавать себе отчета. Осоз­нание же останавливает смерть.

 

***

Неизвестное неизменно присут­ствует здесь и сейчас, однако оно нахо­дится за пределами возможностей на­шего нормального осознания. Для обычного человека неизвестное явля­ется как бы ненужной, лишней частью его осознания. Таковым оно становит­ся потому, что обычный человек не об­ладает количеством свободной энергии, достаточным, чтобы отследить и уло­вить эту часть самого себя.

 

***

Величайшим недостатком челове­ческих существ является невозмож­ность отрешиться от рассудочной ин­вентаризации. Но разум не способен рассматривать человека как энергию. Разум имеет дело с инструментами, создающими энергию. Однако он никог­да всерьез не задумывается над тем, что мы — нечто большее, чем инструмен­ты. Мы — организмы, производящие энергию. Мы — пузыри энергии.

 

***

Воины, целенаправленно достиг­шие состояния абсолютного осознания, — зрелище, в высшей степени достой­ное созерцания. В этот момент они сго­рают в огне, возникающем изнутри. Да, изнутри приходит огонь и поглощает их. И тогда воины, достигшие полного осознания, сливаются с большими эма­нациями Орла и скрываются в вечнос­ти.

 

***

Стоит достичь внутреннего безмолвия — и все становится возможным. Внутренний диалог останавливается за счет того же, за счет чего начинается: за счет действия воли. Ведь начать внут­ренний разговор с самими собой мы вынуждены под давлением тех, кто нас учит. Когда они учат нас, они задейству­ют свою волю без сомнений и колеба­ний. И мы задействуем свою в процес­се обучения. Просто ни они, ни мы не отдаем себе в этом отчета. Обучаясь говорить с самими собой, мы обучаем­ся управлять волей. Это наша воля — разговаривать с самими собой. И, что­бы прекратить внутренние разговоры, нам следует воспользоваться тем же самым способом: приложить к этому волю без сомнений и колебаний.

 

***

Безупречность начинается с како­го-нибудь простого действия, которое должно быть целенаправленным, точ­ным и осуществляемым с непреклон­ностью. Повторяя такое действие дос­таточно долго, человек обретает несгибаемое намерение. А несгибаемое намерение может быть приложено к чему угодно. И как только оно достиг­нуто — путь свободен. Каждый шаг по­влечет за собой следующий, и так бу­дет до тех пор, пока весь потенциал воина не будет полностью реализован.

 

***

Истинная тайна осознания пере­полняет нас. Эта тайна сочится сквозь все наши поры, мы буквально насквозь пропитаны тьмой и чем-то еще — не­выразимым и необъяснимым. И отно­ситься к самим себе по-иному — безу­мие. Поэтому не следует стараться зак­рывать глаза на тайну внутри себя, пытаясь втиснуть ее в рамки здравого смысла или чувствуя к себе жалость.

 

***

Понимание бывает двух видов. Первый — просто болтовня, вспышки эмоций и ничего более. Второй — ре­зультат сдвига точки сборки. Этот вид понимания совмещается не с эмоцио­нальными выбросами, но с действием. Эмоциональное осознание приходит годы спустя, когда воин закрепил но­вую позицию точки сборки многократ­ным ее использованием.

 

***

Воин всегда живет бок о бок со смертью. Воин знает, что смерть — всегда рядом, и из этого знания черпа­ет мужество для встречи с чем угодно. Смерть — худшее из всего, что может с нами случиться. Но поскольку смерть — наша судьба и она неизбежна, мы — свободны. Тому, кто все потерял, нече­го бояться.

 

***

Воин не отправляется в неизвест­ное, побуждаемый алчностью. Алч­ность работает только в мире обычной жизни. Но чтобы в леденящем душу одиночестве пуститься в странствие по немыслимым пространствам иных ми­ров, требуется нечто повнушительнее алчности. Любовь. Нужна любовь к жизни, к авантюре, к тайне. Нужно об­ладать неиссякаемой любознательнос­тью и огромной смелостью.

 

***

 

Воин думает только о тайне осоз­нания, ибо только это имеет значение. Мы — живые существа, и смерть — наш удел, а осознание свое мы обяза­ны сдать туда, откуда оно получено. Но если нам удастся хоть чуть-чуть все это изменить, то какие тайны, должно быть, нас ожидают! Какие тайны!

 

 

КОММЕНТАРИИ

Книга «Огонь изнутри» стала еще од­ним окончательным следствием влияния Флоринды Матус на мою жизнь. На этот раз она предложила мне сосредоточиться на учителе дона Хуана, нагвале Хулиане. И сама Флоринда, и моя внимательная со­средоточенность на этом человеке открыли мне, что нагваль Хулиан Осорио был до­вольно неплохим актером, и не просто ак­тером, а достаточно распущенным челове­ком, озабоченным исключительно совраще­нием женщин — самых разных женщин, с которыми он общался во время своих теат­ральных представлений. Он был таким бес­путным, что в конце концов подорвал себе здоровье и заболел туберкулезом.

 

Однажды его учитель, нагваль Элиас, нашел его на каком-то открытом поле на окраине города Дуранго, когда он соблаз­нял дочь одного богатого землевладельца. От старания у актера началось кровотече­ние, которое вскоре стало таким сильным, что он оказался на грани смерти. Флорин­да сказала, что нагваль Элиас видел, что он никак не может помочь актеру. Вылечить его было просто невозможно, и единствен­ное, что мог сделать Элиас как нагваль, — остановить кровотечение. После этого он счел необходимым сделать актеру одно предложение.

 

— В пять утра я ухожу в горы, — сказал он. — Встретимся у выхода из города. Приходи. Если ты не придешь, то умрешь намного раньше, чем тебе кажется. Един­ственное спасение для тебя — пойти со мной. Я никогда не смогу вылечить тебя, но могу изменить направление твоего не­уклонного движения к той бездне, что от­мечает завершение жизни. Я уведу тебя очень далеко от этой бездны — либо нале­во, либо направо от нее. Ты будешь жить, пока не свалишься в нее. Ты никогда не выз­доровеешь, но жить будешь.

 

Нагваль Элиас не питал особых на­дежд в отношении этого актера — лениво­го, неопрятного, индульгирующего и, воз­можно, даже трусливого. Поэтому он был удивлен, когда на следующий день, в пять утра, увидел, что актер дожидается его на краю города. Он взял его с собой в горы, и со временем этот актер стал нагвалем Хулианом — туберкулезником, который так и не выздоровел, но, судя по всему, прожил целых 107 лет, прохаживаясь вдоль самого края пропасти.

 

— Разумеется, для тебя важнее всего наблюдать за тем, как нагваль Хулиан идет вдоль края бездны, — сказала мне однажды Флоринда. — Нагваль Хуан Матус ни­когда этим не интересовался. Для него все это было просто излишним. Но ты не так талантлив, как нагваль Хуан Матус. Для тебя как для воина не может быть ничего лишнего. Ты должен добиться того, чтобы мысли, чувства и представления шаманов Древней Мексики беспрепятственно дости­гали тебя.

 

Флоринда была права. У меня не было способностей нагваля Хуана Матуса. Как она и утверждала, ничто не могло оказать­ся для меня излишним. Я нуждался во всех вспомогательных приспособлениях, в лю­бых тонкостях. Я не мог позволить себе упустить какую-либо точку зрения или идею шаманов Древней Мексики, какими бы далекими они мне ни казались.

 

Наблюдение за прогулкой нагваля Хулиана по краю бездны означало, что моя способность сосредоточивать свое вспоминание могла быть расширена до тех ощу­щений, которые испытывал сам нагваль Хулиан в отношении своей самой необыч­ной борьбы за то, чтобы остаться в живых. Я был до мозга костей поражен понимани­ем того, что борьба этого человека была ежесекундным сражением между его ужа­сающими привычками к индульгированию и необычайной чувственностью, с одной стороны, и твердым желанием выжить — с другой. Его сражения были не единичны­ми; это была непрестанная, дисциплини­рованная борьба за сохранение равновесия. Путь по краю бездны означал битву воина, доведенную до того уровня, когда значение имеет каждое мгновение. Один-единственный миг слабости мог привести к падению нагваля Хулиана в эту бездну.

Впрочем, такое напряжение слабело, если он удерживал свой взгляд, свое вни­мание, свою озабоченность сосредоточен­ными на том, что Флоринда назвала «кра­ем бездны». Что бы он ни видел там, оно не могло выглядеть настолько же безнадеж­ным, как то, что происходило, когда им начинали овладевать застарелые привыч­ки. Когда я наблюдал за нагвалем Хулианом в такие мгновения, мне казалось, что я перепросматриваю совершенно иного че­ловека — человека более спокойного, отре­шенного и собранного.

 

 

ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ

«СИЛЫ БЕЗМОЛВИЯ»

 

 

***

Нельзя сказать, что с течением вре­мени воин обучается шаманизму, — скорее, с течением времени он учится сохранять энергию. Эта энергия дает ему возможность использовать энерге­тические поля, которые не участвуют в восприятии известного нам повседнев­ного мира. Шаманизм — это состояние осознанности, умение использовать те энергетические поля, которые не вов­лечены в восприятие знакомого нам мира повседневной жизни.

 

***

Во Вселенной существует неизме­римая, неописуемая сила, которую ша­маны называют намерением, и абсолют­но все, что существует во Вселенной, соединено с намерением связующим звеном. Воины пытаются понять и ис­пользовать связующее звено. Особен­но они заботятся об очищении его от парализующего влияния каждодневных забот обычной жизни. Шаманизм на этом уровне может быть определен как процесс очистки нашего связующего звена с намерением.

 

***

Шаманы имеют жизненно важную связь со своим прошлым, но не с их личным прошлым. Для шаманов их прошлое заключается в делах, которые совершили другие шаманы. Обычный человек тоже занят анализом прошло­го, но он делает это из личных сообра­жений. Шаманы в таком случае заняты совершенно противоположным — они обращаются к своему прошлому, что­бы установить точку отсчета, что для них означает очистить свое связующее звено с намерением.

 

***

Обычный человек тоже исследует прошлое. Но он соизмеряет себя с про­шлым, своим личным прошлым или прошлыми знаниями своего времени. Делает он это для того, чтобы найти оправдания своему поведению в насто­ящем или будущем. Или для того, что­бы найти для себя модель.

 

***

Дух проявляет себя воину на каж­дом повороте. Но это еще не вся исти­на. На самом деле дух открывает себя с одинаковой интенсивностью и посто­янством любому человеку, но на взаи­модействие с ним настроены только воины.

 

***

Воины говорят о шаманизме как о волшебной таинственной птице, кото­рая на мгновение останавливает свой полет, чтобы дать человеку надежду и цель, воины живут под крылом этой птицы, которую они называю птицей мудрости, птицей свободы, они пита­ют ее своей преданностью и безупреч­ностью. Воины знают; полет птицы свободы — это всегда прямая линия, у нее нет возможности сделать круг, нет возможности поворачивать назад и воз­вращаться, и птица свободы может сде­лать только две вещи; взять воина с собой или оставить его позади.

 

***

Для воина дух есть абстрактное просто потому, что он знает его без слов или даже мыслей. Он есть абстракт­ное, потому что воин не может себе даже представить, что такое дух. Тем не менее, не имея ни малейшего шанса или желания понять дух, он оперирует им. Воин узнает его, подзывает его, знако­мится с ним и выражает его своими действиями.

 

***

У обычного человека связующее звено с намерением практически мерт­во, и воины начинают с такого звена, которое является совершенно бесполез­ным из-за своей неспособности дей­ствовать самостоятельно. Для того чтобы оживить это звено, воину необ­ходима непоколебимая, неистовая це­леустремленность — особое состояние ума, называемое несгибаемым номере-ниел1.

 

***

Сила человека безгранична, и смерть существует лишь потому, что мы намерены умереть с момента нашего рождения. Намеревание смерти можно остановить при помощи изменения позиции точки сборки.

 

***

Искусство сталкинга требует обу­чения мельчайшим деталям маскиров­ки. И обучиться им следует так хоро­шо, чтобы никто не мог догадаться, что вы маскируетесь. Для этого необходи­мо быть безжалостным, искусным, тер­пеливым и мягким. Но безжалостность не должна быть жестокостью, ловкость — коварством, терпение — равнодуши­ем и мягкость — глупостью.

 

***

Хотя действия воинов и преследу­ют скрытую цель, но она не имеет ни­чего общего с личной выгодой. Обыч­ный человек действует только тогда, когда есть возможность извлечь для себя какую-то пользу. Воины говорят, что они действуют не ради выгоды, но ради духа.

 

***

Древние видящие благодаря свое­му видению первыми заметили, что любое необычное поведение вызывает колебания точки сборки. Вскоре они обнаружили, что если систематически практиковать и разумно направлять та­кое поведение, то в конечном счете, это заставляет точку сборки сдвигаться.

 

***

Безмолвное знание — это не что иное, как прямой контакт с намерени­ем.

 

***

Шаманизм — это путешествие с целью возвращения. Воин, одержав победу, возвращается к духу, спускаясь при этом в ад. И из ада он приносит трофеи. Одним из таких трофеев явля­ется понимание.

 

***

Воины, будучи сталкерами, в со­вершенстве понимают человеческое поведение Они понимают, например, что человеческие существа являются плодом инвентарного списка. Знание того или иного особого инвентарного списка делает человека или подмасте­рьем, или экспертом в своей области.

 

***

Воины знают о том, что, если инвентарный список среднего человека начинает разрушаться, такой человек расширяет его, или же его собственный мир саморефлексии рушится. Обычно человек стремится включить в свой инвентарный список новые темы, если они не противоречат основополагаю­щему порядку этой описи. Однако если темы противоречат друг другу, разум человека рушится. Инвентарный спи­сок — это разум. И воины учитывают это, когда пытаются разбить зеркало саморефлексии.

 

***

Воины никогда не смогут постро­ить мост для соединения с людьми мира. По если люди захотят сделать это — именно им придется выстроить такой мост, который связал бы их с вои­нами.

 

***

Чтобы таинства шаманизма стали доступными какому-либо человеку, на такого заинтересованного человека должен обрушиться дух. Самим своим присутствием дух перемещает точку сборки человека в определенное поло­жение. Именно это положение извест­но шаманам как место без жалости.

 

***

Не существует реальной процеду­ры, чтобы заставить точку сборки пе­реместиться в место без жалости. Дух касается человека, и его точка сборки сдвигается. Это единственная возмож­ность.

 

***

Все, что мы должны сделать, что­бы позволить магии овладеть нами, — это изгнать из нашего ума сомнения. Как только сомнения изгнаны, — ста­новится возможным все что угодно.

 

***

Человеческие возможности на­столько безграничны и таинственны, что воины, вместо того чтобы размыш­лять об этом, предпочитают использо­вать их без надежды понять, что они собой представляют.

 

***

Все, что делают воины, является следствием движения их точки сборки. И такие сдвиги зависят лишь от коли­чества энергии, имеющейся в их рас­поряжении.

 

***

Любой сдвиг точки сборки означа­ет отход от чрезмерной озабоченности своей индивидуальностью, которая яв­ляется отличительным признаком со­временного человека. Шаманы полага­ют, что именно позиция точки сборки является причиной убийственной эго­истичности современного человека, совершенно поглощенного своим об­разом себя. Потеряв надежду когда-ни­будь вернуться к источнику всего, че­ловек искал утешения в своей личнос­ти. Занимаясь этим, он преуспел в закреплении своей точки сборки в стро­го определенном положении, увекове­чив тем самым образ себя. Итак, с уве­ренностью можно сказать, что любое перемещение точки сборки из ее при­вычного положения в той или иной сте­пени приводит человека к избавлению от саморефлексии и сопутствующего ей чувства собственной важности.

 

***

Главной задачей на пути воина яв­ляется уничтожение чувства собствен­ной важности. Все, что делают воины, направлено на достижение этой цели.

 

***

 

Шаманы разоблачили чувство соб­ственной важности и установили, что оно есть жалость к себе, маскирующа­яся под нечто иное.

 

***

В мире повседневной жизни чело­век может очень легко изменить слово или решение. Единственная неотменя­емая вещь в обычном мире — это смерть. С другой стороны, в мире шама­нов можно отменить обычную смерть, но не слово воинов. В мире шаманов нельзя изменить или пересмотреть ре­шения. Однажды принятые, они оста­ются в силе навсегда.

 

***

Одной из самых драматических черт человеческой природы является ужасная связь между глупостью и са­морефлексией. Именно глупость зас­тавляет обычного человека отвергать все, что не согласуется с его рефлексив­ными ожиданиями. Например, являясь обычными людьми, мы не в состоянии оценить наиболее важный аспект зна­ния, доступного человеческим суще­ствам: наличие точки сборки и факт, что ее можно сдвигать.

 

***

Непоколебимое стремление раци­онального человека твердо придержи­ваться образа себя — это способ надеж­но застраховать свое дремучее невеже­ство. Он, например, игнорирует тот факт, что шаманизм — это не заклина­ния, не магические формулы, не фокус-покус, но свобода восприятия не толь­ко повседневного мира, но и любого другого, доступного человеческому су­ществу. Вот где глупость обычного че­ловека наиболее опасна. Он дрожит при мысли о необходимости свободы. А ведь она рядом, она в кончиках его пальцев.

 

***

Все трудности для человека состо­ят в том, что интуитивно он осознает свои скрытые ресурсы, но не отважи­вается воспользоваться ими. Вот поче­му воины говорят, что человек находит­ся в положении, среднем между глупо­стью и невежеством. Он сказал, что люди сейчас более чем когда бы то ни было нуждаются в обучении новым идеям, которые касались бы их внутрен­него мира, — идеям шаманов, а не со­циальным идеям, — идеям, ставящим человека перед лицом неизвестного, пе­ред лицом его личной смерти. Сейчас более чем когда бы то ни было мы нуж­даемся в том, чтобы обучиться тайнам точки сборки.

 

***

Дух прислушивается только тогда, когда тот, кто к нему обращается, гово­рит жестами. Эти жесты не означают знаки или телодвижения — это дей­ствия истинной непринужденности, действия величественности, юмора. В качестве жестов духа маги проявляют все лучшее в себе и молча предлагают это абстрактному.

КОММЕНТАРИИ

 

 

***

Моя последняя книга о доне Хуане получила название «Сила безмолвия» — его выбрал мой редактор; я сам назвал бы ее «Внутреннее безмолвие». В то время, когда я работал над этой книгой, взгляды шаманов Древней Мексики стали для меня совершенно абстрактными. Флоринда изо всех сил пыталась воспрепятствовать мое­му погружению в абстрактное. Она ста­ралась перенести мое внимание к другим аспектам техник древних шаманов или про­сто отвлечь меня потрясениями, вызванны­ми ее скандальным поведением. Однако ничто не смогло отвратить меня от этой тяги, которая казалась непреодолимой.

 

***

«Сила безмолвия» представляет собой интеллектуальный обзор мышления шама­нов Древней Мексики в его наиболее абст­рактной форме. Когда я в одиночестве тру­дился над этой книгой, меня заразили на­строй этих людей и их стремление к большим познаниям, проявляющееся в не­коем рациональном методе. Флоринда по­яснила, что в конце концов эти шаманы стали чрезвычайно хладнокровными и от­страненными. Для них уже не существова­ло ничего теплого. Они были целиком по­гружены в свой поиск, и такая человечес­кая холодность была попыткой согласовать себя с холодом бесконечности. Они успеш­но изменили свое человеческое зрение, чтобы оно начало соответствовать прохлад­ным глазам непознанного.

 

***

Я ощутил это на собственном опыте и отчаянно пытался изменить ход событий. До сих пор мне это не удалось. Мои мысли становились все больше похожими на мыс­ли тех людей ко времени завершения их поиска. Это не означает, что я потерял спо­собность смеяться. Совсем наоборот — вся моя жизнь превратилась в бесконечную ра­дость, но одновременно стала и бесконеч­ным, беспощадным поиском. Скоро Бесконечность поглотит меня, и я хочу подготовиться к этому. Мне не хочется, чтобы бесконечность растворила меня и обрати­ла в ничто, так как у меня по-прежнему ос­тались человеческие желания, теплые при­вязанности и любовь, какими бы туманны­ми они ни были. Больше всего на свете мне хочется стать похожим на тех людей. Я ни­когда не знал их. Единственными шамана­ми, с которыми я был знаком, были дон Хуан и его когорта, но то, как они выража­ли себя, было невероятно далеким от той холодности, какую я интуитивно ощущаю в тех незнакомых мне людях.

 

***

Благодаря тому влиянию, которое ока­зала на мою жизнь Флоринда, я добился блестящих успехов в искусстве сосредото­чивать свое непоколебимое внимание на настрое тех людей, которых никогда не знал. Я сосредоточивал внимание своего перепросмотра на настрое этих шаманов и оказался в его ловушке без какой-либо надежды когда-нибудь высвободиться из этих объятий. Флоринда не верила в то, что мое состояние уже стало необратимым. Она подшучивала надо мной и открыто смея­лась над этим.

 

***

Твое состояние только кажется не­изменным, — говорила она, — но это не так. Наступит такой момент, когда ты сме­нишь место действия. Возможно, ты отбро­сишь все мысли о шаманах Древней Мек­сики. Не исключено, что ты отбросишь мысли и взгляды в отношении даже тех ша­манов, рядом с которыми ты трудился, — например, в отношении нагваля Хуана Матуса. Ты можешь отказать ему в существо­вании. Посмотрим. У воина нет никаких ог­раничений. Его ощущение импровизации является таким острым, что он может со­здавать мысленные концепции из ничего, однако это не просто пустые построения, но скорее нечто действенное, прагматич­ное. Посмотрим. Это не значит, что ты про­сто забудешь об этом, просто однажды, перед тем, как ты нырнешь в бездну — если наберешься дерзости пройти по ее краю, если будешь достаточно смел, чтобы не от­клониться на пути, — ты придешь к при­сущим воинам выводам об упорядоченно­сти и уравновешенности, бесконечно более достойным тебя, чем навязчивые идеи о шаманах Древней Мексики. Слова Флоринды стали чем-то вроде прелестного и вселяющего надежду проро­чества. Возможно, она была права. И ра­зумеется, она была права, когда утверж­даема, что возможности воина неисчерпае­мы. Вот только для того, чтобы я перешел к иначе упорядоченному взгляду на мир и на самого себя, к более подходящей для моего характера точке зрения, мне придет­ся пройти по краю бездны — а я сомнева­юсь в том, что у меня хватит дерзости и силы на такой подвиг.

 

Впрочем, кто знает?